С Олегом выходило легче, там я хотя бы точно знал, что и как мне делать, чтобы восстановить его после травмы, это моя работа, в конце концов, я это умею.
С Мари было куда сложнее И так-то не подарочный характер в комплекте с собственной болезнью и травмой, полученной Олегом, сделали из Мари нечто неуправляемое. Она то плакала, лежа лицом в подушку, то носилась по городу, как умалишенная, пытаясь сделать сотню дел одновременно. Пару раз я видел ее в центре с высоким полицейским чином они прогуливались по набережной, и Мари чему-то смеялась, держа в руке пластиковый стаканчик с кофе, а генерал смотрел на нее сверху вниз с нескрываемым обожанием. Я не беспокоился он ванильный, они просто друзья, Олег в курсе. Да, неприятно видеть, как на женщину, которую ты любишь с семнадцати лет, с таким трепетом смотрит кто-то чужой, даже не Олег. Но я понимал, что не могу сейчас лезть с этими предъявами к Мари ей и так выше крыши, она старается не дать себе сорваться, и в этом мы оба заинтересованы, так что пусть развлекается, если этот генерал заставляет ее вот так беззаботно смеяться. Олегу я об этом, кстати, не рассказал.
Когда Олег напомнил, что ей пора в Москву на очередной курс «химии», купил билеты и забронировал квартиру, Мари взбесилась окончательно. Вылила она все свое недовольство, конечно, на меня ну, а на кого еще Дэн у них вместо куклы вуду, его можно булавками тыкать, когда хочется
Я выслушал, но, помня, о чем просил меня Олег, как мог, жестко сказал:
Нет. Ты полетишь и будешь лечиться, потому что я не позволю тебе трепать ему нервы, это ясно? Я вкладываю в него столько физических сил, что просто не позволю твоим капризам все похерить, поняла?
Она захлопала ресницами и даже рот приоткрыла, но потом, закурив, успокоилась и задумалась. Мари всегда была разумной, она не поставила бы под угрозу здоровье Олега, раз уж я сказал, что это важно. Потому и полетела.
Я приехал в аэропорт в тот момент, когда она еще стояла в очереди на стойке регистрации дежурил, долго сдавал смену, пришлось еще посмертный эпикриз писать, в общем, отвезти ее не успел.
Увидев меня, она покачала головой:
Ну, и зачем ты ехал? Я отлично добралась на такси.
Прости, Мари, закрутился ночь дурная какая-то была, и пациент умер я осторожно поправил ярко-оранжевый шелковый шарф на ее шее, готовый соскользнуть к ногам, обутым в белоснежные кожаные кроссовки. Потеряешь, и вдруг вспомнил, что нечто подобное видел утром, зайдя к Олегу у него на левом запястье повязано что-то вроде браслета из оранжевой шелковой ткани. Только теперь я понял, что это тоже платок Мари, он сам привозил ей этот комплект из Японии два платка, побольше и поменьше И появился этот странный для байкера аксессуар примерно в то время, что Мари зашла к нему в последний раз. Господи, ведь это был последний раз, надо же Последний раз, когда она видела его на больничной койке потому что к ее приезду я уже поставлю его на ноги окончательно, как и обещал.
Очередь двигалась медленно, я смотрел на Мари она выглядела очень уставшей и в этот раз действительно больной, несмотря на все попытки скрыть это при помощи косметики.
Может, ты посидишь пока? я кивнул в сторону диванов. А к стойке подойдешь, когда очередь
Она мотнула головой:
Нет насижусь еще и в самолете, и в аэроэкспрессе потом
Тебя там хоть встретят?
Опять неопределенный жест головой:
Да наверное.
Мари
Ну, ты-то хоть не доставай меня, цедит сквозь зубы, и я понимаю, что ей совсем плохо, как она вообще полетит в таком состоянии
Если бы я мог все бросить, то прямо тут купил бы билет и полетел с ней, но работа, будь она неладна, и Олег.
Долечу, не в первый раз, оказывается, я стал громко думать, совсем как она.
Ты мне хоть что-нибудь напиши.
Ну, хоть что-нибудь напишу, наверное.
Мари
Что ты заладил «Мари, Мари»? Ничего не случится, я это сто раз проходила. Лучше бы не приезжал, честное слово
Я поднимаю вверх руки, признавая поражение, и умолкаю до того момента, как ее маленький чемодан пополз по ленте в багажный отсек, а сама Мари с посадочным талоном в руке поправила на плече ремень саквояжа:
Все, я пошла в накопитель.
Пойдем, провожу, тут ведь можно.
Это просто способ продлить возможность видеть ее еще на пять минут пока будем подниматься на двух эскалаторах и стоять у стойки на вход в накопитель. Она пожимает плечами:
Ты спать вообще когда-то собираешься? Дежурил ведь.
Мне сегодня только в реабилитацию к четырем, успею поспать.
Стою на эскалаторе позади нее, осторожно принюхиваюсь духи Эти ее сумасшедшие духи, от которых во мне все переворачивается. Второй эскалатор, та же манипуляция словно хочу надышаться ею, сохранить подольше
Мари шлепает на стойку перед сотрудницей паспорт и посадочный, поднимает голову и смотрит той в лицо. На фото в паспорте она сейчас похожа мало, я тоже это вижу тетка зависла, водя глазами с портрета на оригинал. Мари никак не комментирует это, терпеливо ждет. В паспорте она рыжая, с волосами до плеч. Сейчас у нее максимально возможно короткое каре с густой челкой, волосы как воронье крыло.
Проходите, решается, наконец, тетка, возвращая Мари паспорт и талон со штампом.
Мари оборачивается ко мне, я беру ее за руку, которую она, к моему удивлению, не выдергивает, как сделала бы обычно:
Я напишу тебе, когда доберусь.
И я понимаю, что это не для меня, а для Олега, которому я, разумеется, тут же перешлю ее сообщение. Потому и говорит не позвоню, а напишу.
Я быстро прижимаю к губам ее запястье, успев почувствовать, как частит пульс:
Будь умницей, Машуля, ладно?
Она окидывает меня насмешливым взглядом, но ничего не говорит, а уходит в распахнувшиеся перед ней стеклянные двери. Я еще стою перед ними, видя, как силуэт Мари перемещается к сканеру, а потом исчезает за ним в накопителе.
Мари написала мне, как и обещала четыре слова: «Я долетела, все нормально». Вот так ни слова больше. Я переслал сообщение Олегу, тот не ответил. Но я и не ждал, мне важно было донести до него, что Мари на месте, что с ней все в порядке. И без того не слишком разговорчивый Олег после травмы совсем замкнулся, ушел куда-то в одному ему понятные материи. Я постоянно заставал его то в наушниках, откуда лилась заунывная японская музыка барабаны или флейта, от звуков которой я лично всегда хотел выброситься в окно, то с толстой потрепанной книгой на японском какой-то старый эпос, это я знал от Мари. Книгу ему тоже передала она, когда мы с ней собирали вещи в его квартире.
Мне никогда не была понятна его любовь к Японии, ко всем этим традициям, каким-то ритуалам, а еще больше удивляло, что Мари, уйдя к нему, вдруг начала разделять это. Ну, как начала
Она и до этого увлекалась странными японскими стихами из пяти строк и любила всякие японские примочки типа кухни, живописи и литературы, но с Олегом это все прямо заиграло другими оттенками. Она начала носить кимоно, находясь в его квартире, научилась заваривать чай по всем правилам и даже освоила чайную церемонию почти по всем канонам.
Я знал, что они часто это с Олегом практикуют, и Мари, совершенно неуправляемая и не склонная ни к какому подчинению, вдруг делается в такие моменты абсолютно другой. Сидит возле него на коленях, сложив руки и склонив голову, молча подливает чай в чашку и выглядит не как Мари, а как гейша.
Я однажды зашел к ним во время таких игрищ и всю дорогу еле сдерживался, чтобы не заржать. Однако в тот же момент мне было так обидно и так завидно, что хотелось пинком перевернуть низкий столик, за которым на циновке сидел Олег. Меня физически разрывало от его вида уверенный, спокойный, ни единого лишнего движения. И Мари рядом на коленях. Моя Мари, мать твою