В чёрной дыре время и пространство меняются местами. Если создать квази-чёрную дыру, которая не будет втягивать в себя окружающую материю, а лишь вывернет кусок континуума шиворот навыворот, получится своеобразная мембрана, через которую можно попасть из одного места в другое.
Когда я впервые выдвинул эту мысль, Юся завыл.
— Гад! Сволочь! — причитал он, радостно кусая кулак, отчего у него получалось «гаф-фолофь». — С языка сорвал! Я ведь тоже об этом думал!
Эта мысль и стала нашим дипломным проектом. Я в ту пору очень перенапрягся, возводя под нашей безумной теорией теоретическую базу, и фактически диплом защищал Юся. Нас едва не распяли за дерзость, но опровергнуть мои выкладки значило углубляться в суть проблемы, а этого профессуре нашего университета не хотелось, поэтому нам выдали диплом и вышвырнули за ворота. Где нас и подобрал Даглас, присутствовавший на защите. Он и камня на камне не оставил от моих построений и предложил изучать проблему уже в Центре.
Лаборатория была оборудована такими приборами и автоматами, что впору было самим приплачивать за возможность на них работать. Но платили нам, и мы дневали и ночевали в этом раю.
Сначала у нас мало что получалось. Теория настолько расходилась с практикой, что в пору было идти переучиваться, либо вообще выметаться из науки. Расчёты постоянно не совпадали, промежуточные данные никогда не коррелировали между собой, будто их брали с потолка. Но мы были упрямы.
Переброска нанограмма воды на один метр заняла у нас полгода времени, пока всё, наконец, не совпало, и эксперимент должен был увенчаться успехом, но, во многом благодаря спонтанному решению Юси загрубить предохранители на всех щитах полигона, всё пошло прахом. Эта история окончилась гибелью мощной подстанции, питавшей собственно полигон, лабораторию, главный корпус и небольшой кампус, в котором жили учёные и обслуживающий персонал нашего филиала. Но крах эксперимента был и его удачей. Дело в том, что подстанция сгорела именно из-за правильности наших с Юсей расчётов. Энергия, поддерживающая «сопротивление» континуума, выделилась.
Обратный удар последовал сразу за включением установки. Питание снаружи отключилось, но установка продолжала работать за счёт энергии, выделяемой каналом (Юся зовёт его линзой) переброски, который держался ещё две секунды после того, как приборы зафиксировали перемещение объекта.
Чудовищное самоуправство Юси, который в последний момент влез в установку со своими очумелыми ручками, стоило мне бесконечно долгих секунд прощания с жизнью. Я понял, что вновь дошёл до предела.
Впервые такого предела я достиг пять лет назад, во время довольно странных и антинаучных приключений, когда мы с Юсей обрели друг друга и семью. Но полгода на острове Понпеи в Микронезии смягчили мой тяжёлый подростковый нрав, мы жили в своё удовольствие, не думая ни о чём, и Лэйла со Змеем, наши приёмные родители, тоже не знали с нами проблем. Мы с Юсей жадно учились, закончили экстерном школу и готовились поступать в лучший технический вуз мира — Массачусетский университет.
Так далеко мы собирались уехать ещё и по той причине, что Лэйла, наконец, забеременела, и у неё со Змеем должен был появиться свой собственный ребёнок. Любовь к родичам, как говорят в России, прямо пропорциональна расстоянию до них, поэтому мы с Юсей решили остаться любимыми детьми на расстоянии, чем докучливой обузой под боком. Расчёты оказались верными: Змей звонил едва ли не каждый уик-энд и требовал подробных отчётов о наших успехах (он терпеть не мог электронную почту). Лэйла, едва родила, засыпала нас фотографиями нашей сестры Виктории (это она в честь нашей уральской соседки назвала). Красоты новорожденных младенцев мы не понимали, но на каникулах, подержав кроху на руках, исполнились неподдельной нежности к сестре, пусть и неродной.
Учёба нас затянула очень сильно, но Юся больше налегал на экспериментальную физику, а я — на теоретическую.