Да, сказала его слушательница, и замолкла.
«Очнись, Фёдор Борисович! подумал Володька. Какой совхоз, какие башни, сенаж и доярки! Каким ветром их здесь кружит? В этот странном, незнакомом, чужом мире, несущимся навстречу пульсирующими огнями?! Не снится ли мне?»
Алиса тоже потрясена лицо, обрамлённое густыми каштановыми волосами, бледное, растерянное, ошеломлённое.
Через четыре часа автобус замедлил ход и остановился у перекрытых шлагбаумом ворот. Из приткнувшегося рядом белого домика вышло несколько человек, обступили кабину.
Что они там обсуждают? спросила женщина сзади.
Приёмно-сдаточный акт подписывают, объяснил Фёдор Борисович.
Скорей бы
Измучились?
Да Укачало до тошноты, да и глаза режет.
Это с непривычки. От встречных фар. У меня тоже. Надо было светозащитные очки надеть. Не догадался, дома оставил.
Поднялся шлагбаум. Ура, приехали! Через минуту автобус остановился у длинного строения, похожего на ангар. Ворота были распахнуты, внутри горел яркий свет. Вдоль стен и в центре, стеллажи, стеллажи
Пассажиры вышли из автобуса, столпились, как стадо овец:
Что там?
Не пускают. Говорят: «Ждите».
А холодина страшная, ветер арктический. Володька в пиджаке на одной пуговице, под ним тонкая рубашка. После тёплого автобуса зуб на зуб не попадает.
Седоволосый господин в тёплой куртке возбуждённо ходил перед толпой. Не сомневаясь, что все разделяют его чувства, радостно сказал:
Endlich sind wir zu Hause!5
Ай, ай! Уже обрили русский забыл! голосом Фёдора Борисовича ответил ему высокий худой человек с изрезанным глубокими морщинами лицом.
Век бы не знать вашего русского! злобно ответил господин, смахнув с лица улыбку.
И такие бывают! вздохнул Фёдор Борисович.
Стоявшая рядом с ним женщина неловко улыбнулась и отвела глаза.
Между тем по ангару расхаживал сотрудник, разговаривая по радиотелефону. Что-то крикнув, стал очень похож на лагерного надсмотрщика из советских военных фильмов, только овчарки не хватало. Вышел другой немец: «Вносите багаж». Алиса потащила сумки. Появился третий мужик, стал опечатывать, наклеивать номера, выдавать бирки. Кто сдал не толпитесь! Выходите наружу, ждите!
Ну всё, багаж сдали. Пришёл молодой немец в пуловере, скомандовал: «Идите за мной!» Володьке подогнали инвалидное кресло, и Алиса, цокая каблучками, повезла его за толпой. Наконец приехавшие очутились, в большом тёплом помещении. За столом сидела комиссия. Предварительная регистрация документов.
В комиссии паренёк лет двадцати пяти в белом халате: рыжие, торчащие в разные стороны волосы, бородка-эспаньолка. Подошёл к Кляйну:
Я врач. Что с вами?
У меня в детстве был полиомиелит.
Что такое полиомиелит?
Изумлённый таким вопросом, Володька пожал плечами:
Болезнь такая.
Не знаю, нет такой болезни!
Ничего себе!
Ну Как бы вам это объяснить? Ещё её называют детский паралич.
Ну да, такая болезнь есть. Что вам нужно: костыли, коляска (Rollstuhl6)?
Да, коляска нужна.
На которой сидите, ваша и будет. Перед отъездом сдадите её в дом номер пять.
Понял.
«Ничего. Вроде и немецкий прорезался», подумал Кляйн.
Внимание! поднялся один из сидевших за столом. Столовая у нас в седьмом доме, завтрак с семи до половины девятого, обед с двенадцати до двух, ужин с половины шестого до семи. А завтра в десять часов надо прийти в одиннадцатый дом для получения дальнейших инструкций. Всё, вы свободны! Наши сотрудники вас проводят.
На выходе служители раздавали сухие пайки. Два протянули Алисе. Она отказалась.
Вам в третий дом, сказал приведший их сюда парень в пуловере. Я вас провожу.
Он покатил рольштуль по безлюдным дорожкам, освещённым фонарями. Был двенадцатый час, лагерь спал. Поворот, и они оказались перед двухэтажным зданием с тёмными окнами, только из входной двери лился яркий свет. По пандусу провожатый вознёс Володьку на крыльцо. Навстречу вышел немец с солидным брюшком хаусмайстер, или заведующий домом. Провожатый передал вновь прибывших в его юрисдикцию и исчез.
Хаусмайстер привёл Кляйнов в комнату в дальнем конце коридора. Напуганный стуком двери и вспыхнувшим светом, заплакал ребёнок.
Войдя в большую комнату с двумя широкими окнами, Володька с Алисой увидели слева две двухъярусные кровати. На нижней молодая, толком не проснувшаяся, брюнетка с распущенными волнистыми волосами, успокаивала грудного ребёнка. У правой стены стояла такая же четырёхспальная конструкция. Между ней и окном односпальная кровать на колёсах.
Да! разочаровано произнесла Алиса. Не такого я ожидала от начала жизни в Германии! Тётя Маруся ведь рассказывала, что их сразу поселили в квартиру со всеми удобствами. И я в конце поездки из Ганновера рассчитывала на душ, чашку чая и сон хотя бы в отдельной комнате.
Только это и должны были получить люди, бросившие своих престарелых родителей! злобно ответил не менее расстроенный Володька.
Как он мог такое сказать!?
Я во всём виновата?
На лице Алисы такое горе, какого он никогда не видел.
Алиса легла на одну из верхних кроватей, Володька на односпальную и заснул почти мгновенно после более чем суточного путешествия.
Проснулся он в середине ночи. В окно светила полная луна. Давила душная, жаркая глухота. Волна ужаса обрушилась на него: что он наделал! Невозвратно, непоправимо! Назад дороги нет. Никогда больше не будет прежней жизни, в которой были его родные, дом, окружённый деревьями; книги, советские фильмы; всё то, что было ему дорого, что он любил.
Алиса тоже не спала наверное, вообще не смогла заснуть из-за его жестоких слов. Как он виноват перед ней! Но поздно раскаиваться, да и вряд ли его раскаяние могло утешить её.
Ворочались, вздыхали до самого утра. Наконец, небо в окнах побледнело, в коридоре раздались первые шаги, потом голоса третий дом проснулся. Встали и Кляйны. Семь часов. Пошли умываться.
В коридоре уборщица натирала пол, что-то рассказывая сидящему за конторкой хаусмайстеру. Разговор у них весёлый, для них жизнь прекрасна и легка и плевать им на всяких там переселенцев и их переживания!
В половине восьмого Алиса с Володькой вышли из дома. В красноватом тумане вставало солнце. От дыхания шёл пар. Тёмно-зелёные листья незнакомого кустарника7 замёрзли и, превратившись в ледышки, звенели от прикосновения, как синички в предзимье.
Где тут столовая? Не понимая порядка в нумерации домов в лагере, стали блуждать. Наконец, Алиса спросила обгонявших их мужчину и женщину:
Скажите, пожалуйста, где столовая.
Пойдёмте с нами. Мы тоже туда идём, ответила женщина.
Вы откуда приехали? спросила Алиса.
Из Нальчика. А вы?
Мы из Сибири.
Женщина чихнула и, вынув из рукава платочек, стала вытирать тонкий красный носик. Ей было лет сорок пять, не больше.
Не по мне климат! сказала она, прочихавшись, Приехала и сразу простыла.
А что же вы уехали с Кавказа? Там-то климат получше.
Так ведь война, ответил мужчина.
Он был лет на пять старше жены, высокий, с густой, уже начавшей седеть шевелюрой.
Не то чтобы непосредственно у нас война, но недалеко. Тревожно стало! Решили ехать Ради детей и внуков. Всё же Европа! Цивилизация. Да и медицина здесь лучше. Тесть мой, его отец, кивнула она на мужчину, был профессором университета. Уважаемый человек А после инсульта за ним требуется постоянный уход Пока мы завтракаем, с ним сидят сын и невестка. Надо успеть их сменить и его накормить. Профессор-то наш совсем ребёнок.
А вы кто по профессии?
Мы с мужем в оркестре играли. А музыка она везде музыка. Я уверена, что и здесь мы сможем работать не хуже, чем на родине.
Столовая была одноэтажная с застеклённым тамбуром. Мужчина открыл наружную дверь, затем внутреннюю, и Кляйны оказались в огромном зале, перед двумя рядами столов с узким проходом между ними. В конце этого лабиринта сидела немка, лет шестидесяти. Едва рольштуль вклинился в проход, раздался её визгливый крик: