Когда стемнело, к стану подошли казаки и принесли с собой бутылку ханшина. Они уходили пьянствовать к переселенцам: с глаз долой от барина, который за попойки бранил их жестоко.
Егор не пил. Барабанов пригубил «для прилику». Кешка с Петрованом распили бутылку и порядочно захмелели.
Кешка стал рассказывать про Ивана Бердышова. Казак не впервые сопровождал переселенцев и любил похвастаться перед ними знанием здешних мест, жизни и людей. Слушать его собрались крестьяне от других костров. Пришли братья Бормотовы Пахом и Тереха, низкорослый Тимофей Силин со своей женой Феклой. У балагана Кузнецовых развели большой огонь. Ветер колебал его пламя, обдавал всех сидевших подле едким густым дымом. На палках, воткнутых в землю, сушились одежда и обутки. Дед Кондрат, стоя над пламенем, поворачивал к нему то изнанкой, то верхом свой промокший насквозь армяк. Федор латал протершиеся ичиги. Егор делал шесты очищал лыко с тальниковых жердей. Ребятишки в шалаше грызли сухари.
Давно еще, говорил Кешка, потягивая ганзу[15], когда Амур этот отыскали, Иван-то Бердышов у купца Степанова ходил на баркасе. Сплавлялись они до Николаевска, по дороге с гольдами торговали, делали меновую. Как-то раз заехал он в Бельго. Стойбище это ниже Додьги верст на пятнадцать-двадцать. Вот торгаш, которого мы сегодня встретили, он оттель же. Там у них самое гнездо торгашей Ну а тогда-то, хоть и не шибко это давно было, но все же население там было поменьше, хотя китаец этот уж и тогда торговал. Тамока и встретил Бердышов одну гольдячку. Она была у этих гольдов шаманкой.
Как же это так? заговорил Тимоха Силин. Разве девка бывает шаманкой?
Как же, быват, небрежно ответил Кешка. Еще как славно шаманят!
Мы до Байкала видели этих шаманок и у бурят и у тунгусов, заметил Тимошка, у которого подступало желание высказать все, что он сам знал о шаманстве. Там более грешат этим старики. Верно, слыхал я, что где-то была и старуха-шаманка, но не девка же.
Шаманство это как на кого нападет. Кто попался на это дело, тот и шаман, туманно объяснял Кешка. Хоть девка, хоть парень все равно. Ведь это редкость, кто шаманить-то может по-настоящему, со строгостью вымолвил он, и заметно было, что Кешка сам с уважением относится к шаманству. Ну а она, эта Анга, так ее гольды зовут, была первейшей шаманкой, хоть молодая и бойкая, а, сказывают, как зальется, замолится гольдам-то уж любо, загляденье Иван на русский лад Анной стал ее называть.
Ну, была она шаманкой девка молодая, мужа нет, жениха нет, гольдов этих она чего-то не принимала. Сама была роду отличного от остальных гольдов. Отец ее, в первые годы, как отыскивали Амур, помогал плоты проводить, плавал на солдатских баржах, бывал в Николаевске, там научился говорить по-нашему. Он раньше чисто толмачил не знаю, может, теперь стал забывать, с ними это бывает, с гольдами: выучится по-нашему, а старик станет, все позабудет, так, мало-мало толмачит, с перескоком. Его сам Муравьев знал. Дед у нее тоже, сказывают, был знаменитый промеж гольдов, он и шаманство знал, и удалец был. Его потом убили: деревня на деревню гольды между собой дрались и застрелили его. Это давным-давно было.
Ну вот, значит, встретил Иван ее и встретил. Она, паря, шибко хороша собой была, да и сейчас еще на нее заглядишься Иван познакомился с ней. Отец да она жили вдвоем, приняли его, угощали. Они, гольды-то, хлебосольные: как к ним заедешь, так они уж и не знают, чем бы попотчевать. Иван, паря, не будь плох, давай было с ней баловать, известное дело мужик и мужик. Беда! усмехнулся Кешка. Молодой, кровь играт Ну, она себя соблюдала, никак ему не далась. Она гордая была, ее там все слушали, все равно как мы попа Ничего у него не вышло, и поплыл он своей дорогой. Ну, проводила она его и пригорюнилась. Запал он ей в голову. Плачет, шаманство свое забывает, бубен этот в руки не берет. А у Ивана-то, не сказывал я, вспомнил Кешка, осталась зазноба дома. Ведь вот какая лихота: у него зазноба, а он баловать вздумал Сам-то он родом с Шилки, из мужиков, от нас неподалеку, где мы раньше, до переселения, жили, там их деревня. Сватался он к Токмакову. Шибко этот торгован у нас, по деревням, по Аргуни и Шилке славился. Дочка у него была Анюша, паря, не девка облепиха. Парнем-то Иван все ухлестывал за ней. А послал сватать, старик ему и сказывает: мол, так и так отваливай Иван-то после того, конечно, на Амур ушел, чтобы разбогатеть. «То ли, говорит, живу не бывать, то ли вернусь с деньгами и склоню старика». Свиделся он тайком с Анюшей перед отъездом, попрощался с ней и с первыми купцами уплыл в Николаевск. Своего товару прихватил, мелочь разную.
Ну, плывет, плывет Где его хозяин пошлет на расторжку с гольдами, он и себе мехов наменяет. Он и в Бельго попал случайно. Купец послал его куда-то на лодке, а начался шторм, сумрак спустился, была высокая вода, его и потащило, да и вынесло на бельговскую косу. Утром он огляделся гольды к нему приступают Вот теперь я правильно рассказываю, оговорился Кешка, а то бы непонятно было, чуть не пропустил я главного-то. Гольды позвали его к себе, ну, тамока он и Анну встретил, и все так и пошло. Ну вот. Ничего у него с ней не вышло, а как приплыл баркас, Иван ушел на этом баркасе вниз по реке. Так дальше ехал, опять торговал, помаленьку набирал меха`. В Николаевск привез целый мешок соболей, сбыл по сходной цене он тогда с американцами выгодно сторговался, набрал себе товару и сам, от купца отдельно, пошел по осени обратно. Как встал Амур, купил он себе нарту и пошел нартой на собаках. И вышла ему удача: по дороге опять наменял у гольдов меха. Ну, паря, все бы ничего, да за Горюном напали на него беглые солдаты тогда их тут много из Николаевска удуло, напали они на него и маленько не убили. Конечно, все меха отняли
Замерзал он израненный. Наехали на него гольды, отвезли к себе в Бельго. Там его шаманка признала, взяла к себе. Они с отцом ходили за ним, лечили его своим средством. Ну вот, оздоровел он и грустит, взяла его тоска. Амурская тоска это такая зараза, беда. Как возьмет ни о чем думать не станешь, полезет тебе всякая блажь в башку, ну, морок он и есть морок. Нищий он, нагой, Иван-то, куда пойдет? Дожил он до весны у гольдов. Лед пошел плывут забайкальские земляки. Вышел он на берег. «Ну, Иван, сказывают, Анюша долго жить приказала. Ждала тебя, ждала не дождалась». Анюша-то ушла из дому темной ночью на Шилку да и в прорубь. Не захотела богатого казака Сказывают, как Ванча наш услыхал это, так и заплакал. Шаманка-то его жалеет, гладит по лицу, а у него по скулам текут слезыньки.
Эх, Амур, Амур! Сколько через него беды!.. вздохнул Кешка. Иван-то и остался у гольдов, стал жить с шаманкой, как с женой, она свое шаманство кинула. Стали они зверя вместе промышлять. Жил он, как гольд, своих русских сторонился. Потом архирей приезжал, окрестил Ангу, велел им кочевать на Додьгу. Говорил Бердышову: «Отделяйся, живи сам по себе, заводи скот, хозяйство, а то огольдячишься. А мы тебе еще русских крестьян привезем, церковь на Додьге построим». Ну, однако, он уже теперь перекочевал, Ванча-то
Эх, паря, и баба у него, адали[16] малина, хоть и гольдячка, а красивая, заключил Петрован рассказ Кешки. Игривая, язва! Как взглянешь зачумишься, покосился он посоловевшими глазами на темно-русую и миловидную Наталью Кузнецову. Купец Серебров какие деньги давал Ивану, чтобы привел ее на баркас.
Не взял Иван, заметил Кешка.
Тут какую переселеночку дешевле сторговать можно, продолжал Петрован.
Наталья поднялась и отошла от костра к шалашу. Крестьяне слушали Петрована молча и с явным неудовольствием.
Баб-то нет на Амуре, не хватает. Привезут баржу с арестантками так их солдаты разбирают, продолжал казак. А уж переселеночки-то другое дело У нас на Шилке ли, на Среднем ли Амуре есть деревни, богатеют через баб, отстраиваются Тракт-то идет зимний, господа едут, купцы