Я понял также, что скромность вменяет мне в обязанность изменить собственные имена и в особенности сократить рассказы. Хотя в Милане
читать и не принято, эта книга, если бы ее завезли туда, могла бы показаться чудовищно злой.
Итак, я опубликовал эту злосчастную книгу. Беру на себя смелость признаться, что в то время я имел дерзость презирать изящный стиль. Я
видел, что юный подмастерье весьма тщательно избегал недостаточно звучных окончаний фраз и слов, образующих неприятные звукосочетания. С другой
стороны, он не стеснялся при всяком удобном случае изменять подробности событий, с трудом поддающихся изложению: сам Вольтер боится того, что
трудно выразить.
В "Опыте о любви" могло представлять ценность только множество оттенков чувств, правдивость которых я просил читателя проверить по
воспоминаниям, если ему посчастливилось испытать такие чувства. Но случилось нечто гораздо худшее; в те времена, как и всегда, я был весьма
неопытен в литературных делах; книгопродавец, которому я подарил рукопись, издал ее на скверной бумаге н нелепым форматом. А через месяц, когда
я спросил его о судьбе книги, он объявил мне: "Она словно заколдована: никто к ней не прикасается".
Мне даже не пришло в голову хлопотать об отзывах в газетах; такая вещь показалась бы мне низостью. Между тем ни одно сочинение не
испытывало более настоятельной нужды в рекомендации терпеливому читателю. Под угрозой показаться непонятным с первых же страниц, необходимо было
убедить публику принять новое слово кристаллизация, предложенное мною с целью образно определить ту совокупность странных фантазий, которые
представляются правдивыми и даже не подлежащими сомнению относительно любимого существа.
В ту пору, будучи под обаянием мелких подробностей, которые я недавно еще наблюдал в обожаемей мною Италии, совершенно влюбленный в них,
я тщательно избегал каких-либо уступок, какой-либо закругленности стиля, способных сделать "Опыт о любви" менее экстравагантным в глазах
литераторов.
К тому же я не льстил публике; то было время, когда у литературы, подавленной столь великими и столь недавними несчастьями, не было,
казалось, иного занятия, как утешать наше страдающее тщеславие; она рифмовала "воитель" и "победитель", "бой" и "герой" и т. д. Скучная
литература этой эпохи как будто ничуть не стремилась изобразить истинные обстоятельства событий, которые она бралась описывать, ей нужен был
только предлог для восхваления нации, рабски преданной моде, нации, которую некий великий человек назвал великой, забыв, что она была великой
лишь тогда, когда он был ее вождем.
Не зная условий, нужных хотя бы для самого скромного успеха, с 1822 до 1833 года я нашел только семнадцать читателей, а за двадцать лет
своего существования "Опыт о любви" был понят в лучшем случае сотней любознательных людей. У некоторых хватило терпения понаблюдать различные
стадии этой болезни у окружающих, ибо, чтобы понять страсть, которая вот уже тридцать лет столь тщательно прячется у нас из боязни показаться
смешной, нужно говорить о ней, как о болезни; таким путем можно добиться иногда ее излечения.
Действительно, только после полувека переворотов, которые поочередно завладевали всем нашим вниманием, действительно, только после пяти
коренных перемен в формах и устремлениях наших правительств революция начинает понемногу внедряться в наши нравы.