Объективное и безразличное – я все сказал Дальше пришлось бы хвалить. Хвалить не хочу, это обязывает.
Теперь о том, чего мне хочется.
Об этом трудно. Но Вы писать разрешили и знали, что писать я буду о любви.
Самый большой город, когда обживаешься в нем, сжимается, становится мал для тебя и провинциален.
Каждый город имеет свой запах. И запах каждой вещи выдает ее провинциальную родину.
Запах Ваших волос – запах единственного города, который для меня никогда не станет провинцией.
Можно склониться к Вашим рукам. И, склонившись, услышать шелест измятой материи и шорох письма, недочитанного и раздраженно смятого в комок.
Оставляю метафоры в стороне и буду говорить просто.
Мне не хочется терять власть над собой.
Я не хочу мечтать о том, что Вы меня полюбите.
Я еще не думал о том, что Вы могли бы мне принадлежать.
Почти не думал.
Я хочу сейчас только целовать Вас.
Больно от этого.
Ложусь головой на стол и хочу целовать Вас.
Вы говорите: «Не надо, будет такая беда!»
Я бьюсь головой о край стола, я повторяю: «Будет такая беда».
И хочу целовать Вас.
Я знал, что не надо звонить. Звонил, уговаривая себя, что звоню только из вежливости – нельзя же пропасть бесследно и даже не осведомиться о
здоровье. Звонил. Телефон не отвечал.
Я смелел все больше и больше.
И когда совсем забыл осторожность, телефон взял да и ответил…
Видите, Бланш, даже письмо может быть неудачным.
Ведь я опять умудрился повторить лишь то, что я уже говорил Вам, одно лишь имя Ваше.
А хотел сказать совсем другое.
Хотел сказать, что люблю Вас.
Б.
Следующее письмо, помеченное той же датой, было написано от руки, каллиграфическим, четким почерком.
8 марта.
Бланш! За целую ночь не успел закончить обещанное письмо. Было холодно. Возвратившись домой, едва открыл дверцу машины: так у меня окоченели
руки.
Боже, как было холодно! И потом не мог согреться. Даже у раскаленного радиатора.
Сейчас семь часов утра. Начинается день, работа. Сегодня будет нагрузка, как в сильный шторм.
Но письмо, что я обещал, допишу. Получите завтра утром.
Бланш! Случилось вот что:
я спрыгнул с самолета.
Когда чувство высоты было утрачено, когда Париж серым планом слился с окружающими его полями, я вышел из кабины, открыл люк и прыгнул вниз. Вам
это знакомо. Лечу,дыхания пет. Вероятно, мое сердце остановилось. Где ему– все равно ему не поспеть. С облаков падать не страшно, Бланш. С
крыши страшнее – убиться можно. Падать с облаков слишком высоко для чего бы то ни было.
Удивляет аномалия: при таком падении воздух должен обжигать. А мне холодно. Даже озноб. Как происходит это в действительности, без метафор?
Единственное, чего я хочу, – это упасть головой на Кэ о Флер. Остальное все равно. Пусть все устраивается как знает… Только одно: головой на
камни Кэ о Флер. Впрочем, это сентиментальность.
Бла а а а а нш!
Б.
Что то произошло между этими двумя письмами, помеченными одним и тем же числом. Видимо, Б. утром отправил письмо, аккуратно напечатанное на
машинке. А вечером он виделся с Бланш и между ними что то произошло… Тогда он сказал ей, что напишет… Эти большие страницы, надо полагать, и
есть то самое письмо, которое Б. не успел закончить за ночь и обещал написать следующей ночью… В письме чувствовалось что то надуманное, слишком
литературное, даже была попытка придать ему соответствующее оформление особым расположением строк.
12 – 13 марта.
ПИСЬМО К БЛАНШ
совершенно серьезно и не в метафорическом плане.