– Это игра света – и все. А в общем ее уже больше нет, – сказал я.
И все же Сэлли была права. Девушка походила на нее как две капли воды. Я потом часто об этом думал…
Утром ко мне пришел Джимми и принес газету. В короткой передовой высмеивались граждане, которые в последнее время видели разные чудеса.
– Наконец‑то они высказали свое мнение, – объявил он.
– А тебе как, удалось что‑нибудь разузнать? – спросил я.
Он нахмурился.
– Боюсь, я шел по ложному следу. Я и сейчас думаю, что это первые опыты, только передатчик, очевидно, где‑то совсем в другом месте. Возможно, его передачи направлены сюда в опытных целях.
– Но почему сюда?
– Откуда мне знать! Куда‑то он должен был их направить. А сам передатчик может быть где угодно. – Он замер, вдруг пораженный страшной мыслью. – Возможно, речь идет об очень серьезных вещах. Что, если передатчик у русских и они могут телетранспортировать сюда людей или даже… бомбы…
– Сюда‑то зачем? – настаивал я. – Если бы, скажем, в Харуелл (1) или же Королевский арсенал – дело другое…
– Для опыта, – повторил он.
– Вот разве что, – согласился я. Затем я рассказал ему о девушке, которую мы с Сэлли повстречали накануне. – Я что‑то русских представлял себе совсем иначе, – добавил я.
Джимми покачал головой.
– Маскируются. Насмотрелись там у себя за железным занавесом разных иллюстрированных журналов и газет и решили, что наши девушки так ходят. Вот и весь фокус, – закончил он.
На следующий день примерно три четверти всех читателей «Вечерних новостей» написали в редакцию о разных странностях, которые видели, и газета оставила свой шутливый тон. А через два дня город решительно разделился на сторонников, так сказать, классического толкования и нового. Во втором лагере имелись свои раскольники, которые отстаивали идею телетранспортировки против теории стереоскопической передачи или спонтанного молекулярного синтеза; первый лагерь разделился на следующие секты: поборников вторжения духов, адептов телесности обычно бестелесных видений и провозвестников страшного суда. В жарких спорах частенько было не разобрать, кто действительно что‑то видел, а кто от полноты чувств приукрасил дело в ущерб истине.
В субботу мы встретились с Сэлли, чтобы вместе позавтракать. Потом мы отправились на машине за город – там, среди холмов, было одно местечко, которое, по‑моему, на редкость подходило для объяснения в любви. Но когда мы пересекли Хай‑стрит, шедшая перед нами машина затормозила. Затормозили и я и мужчина, ехавший следом за нами. Третья машина затормозила уже в последний момент. По ту сторону перекрестка тоже раздавался характерный скрежет металла. Я поднялся на ноги, чтоб узнать причину остановки, и потянул за руку Сэлли.
– Смотри, опять, – сказал я.
Прямо посреди перекрестка отчетливо вырисовывалось что‑то, что с трудом можно было назвать машиной, – оно больше походило на какую‑то плоскую тележку или платформу и висело над землей на расстоянии фута. Да‑да, висело, я не оговорился. У платформы не было ни колес, ни подпорок. Она просто висела в воздухе. На ней стояло с полдюжины людей в ярких одеждах, похожих не то на рубаху, не то на халат, и с любопытством оглядывало все вокруг. По борту платформы шла надпись: «Видеорама Пооли». Один из мужчин показывал другому на храм Всех Святых; остальные больше смотрели на людей и машины. Полисмен‑регулировщик высунул из своей будки изумленное лицо. Но тут же взял себя в руки. Он закричал, засвистел в свисток, опять закричал. Стоявшие на платформе даже не повернулись. Полицейский вылез из будки и двинулся к перекрестку – точь‑в‑точь вулкан, который нашел, наконец, куда бы извергнуться.