Самир и Ильяс вновь оказались на улице, и тут же отступили к стене, давая дорогу нескольким бедуинам-аназа в неизменных абах[2]: всякий знает, что кочевникам лучше пути не перебегать, они всегда при оружии и охотно за него хватаются. Миновали пристроившегося у стены музыканта, терзавшего ребаб перед оловянной миской, внутри которой лежала пара монет, и зашагали дальше.
Может быть, уедем из города? спросил Ильяс.
Вот тебе раз. Самир посмотрел на брата удивленного. Куда?
Ну, в деревню
В Кафр Касем? Пасти коз, сушить бургул[3] на крышах? Ты умеешь это делать?
Ну я же Оно само забормотал Ильяс. Но там же осталась родня.
Да, отец говорил, что у него в деревне двое братьев и сестра, и у каждого дети, и что живут они большой дружной семьей, так что двух сирот в Кафр Касем примут, накормят и не дадут пропасть Но тогда не останется шансов найти убийцу и отомстить!
Как же тогда утолить ту ненависть, что пылает внутри?
Там же граница, заявил Самир серьезно. Турки рядом, сирийцы тоже. Телевизора нет, ничего нет. Только козы и навоз. Так что нет, мы останемся здесь. Заработаем денег, он положил руку брату на плечо, отстроим дом, всего добьемся. Отомстим. Я обещаю.
Ильяс лишь тяжело вздохнул.
Они дошли от перекрестка, открылся вид на вход в Белый квартал, где живут кайсаниты: блокпост, а перед ним привязанный к столбу человек в окровавленной одежде. С головы его с ленивым карканьем сорвалась ворона, ветер отбросил волосы с лица, и стало ясно, что человек мертв.
Пре-да-тель ве-ры и на-ро-да Маш-ри-ка, прочитал Ильяс на табличке, что висела на шее трупа.
Вот так и надо! буркнул Самир. Они сражаются, убивают тех, кто с врагом! Кто хочет, чтобы нас бомбили! Почему мы не такие?!
В Белом квартале хозяйничает «Движение обездоленных», не побоявшееся объявить джихад Америке. Там регулярно жгут звездно-полосатые флаги, а когда находят изменников, тех, кто продался западным дьяволам, то казнят и выставляют вот так, иногда одного, а порой и двух-трех.
Нарушителей шариата бьют палками, собирая толпы зрителей.
На самом деле «Движение» наложило лапу и на Рыночный квартал, и на большую часть страны
Из-за поворота с ревом вынырнул джип, над крышей которого торчала пулеметная турель. Пронесся мимо, обдав мальчишек запахом бензина и машинного масла, с визгом затормозил у блокпоста. С подножки спрыгнул бородатый автоматчик в хаки, крикнул что-то, ему ответили, завязалась перепалка.
Пойдем, а то заметят, сказал Самир, сжимая через майку крестик, простой, кипарисовый, но зато подаренный отцом, да еще и освященный в монастыре Мар Симеона Дивногорца, что на Черной горе; точно такой же висел на шее и у Ильяса.
Христиане в столице Машрика почти всегда ослы. Их бьют, а они терпят.
Они зашли в бакалейную лавку, но там их прогнали с порога. Миновали толпу у входа в контору махзуна, нотариуса, что занимается семейными делами, и остановились рядом с вывеской «Табак».
Сколько можно идти? заныл Ильяс. У меня скоро ноги отвалятся!
Ладно, попробуем тут, и Самир решительно перешагнул порог табачной лавки.
Внутри обнаружился маленький горбатый мужчина лет пятидесяти.
Мир вам, уважаемый, сказал Самир, кланяясь.
Он ждал, что его погонят сразу, но горбатый терпеливо выслушал, только затем улыбнулся, показав желтые редкие зубы, и зазвучал его голос, тонкий, сочащийся сладостью, как спелый финик:
Иншалла. Рахим благодарит Аллаха за то, что он послал ему вас.
Ильяс завертел головой, силясь понять, о ком говорит торговец.
Гнусный приказчик не явился сегодня на работу, поэтому вы пригодитесь Рахиму, продолжил тот. Ты, юноша взгляд масленых глаз остановился на Самире, выглядишь сильным, поэтому будешь таскать коробки, ну а ты, мальчик, он посмотрел на Ильяса, используешь свой голос, чтобы привлечь покупателей. Понимаешь, что нужно кричать? Сигареты, сигары, сигариллы, самый лучший табак! Чтобы каждый, услышавший тебя, ощутил, как рот его наполняется слюной, а руки тянутся к кошелю. Только вздумайте украсть что «Дети Аллаха» узнают об этом.
Самир похолодел.
«Дети Аллаха» были частью «Движения обездоленных», той, что отвечала за дела, где требовалось испачкать руки в крови публичные наказания и казни, тайные убийства, защиту Белого квартала и погромы, стычки на границах, похищения ради денег. Именно логовам «Детей Аллаха» в первую очередь предназначались бомбы и ракеты, летевшие с самолетов.
Предназначались, но отчего-то падали куда угодно.
Сколько платите? спросил он, стараясь, чтобы голос не дрожал.
Иншалла! Торговец взял с прилавка четки-тасбих и принялся задумчиво перебирать бусины; затем он назвал сумму, и Самир с тоской подумал, что даже ленивый приказчик за день наверняка зарабатывает в два раза больше.
Но на эти деньги они смогут купить еды и себе, и кое-что отдать Умм-Насиб.
Хорошо, сказал он. Мы согласны.
Ильяс получил несколько пачек сигарет и отправился на улицу, вскоре оттуда донесся его звонкий голос, а Самир принялся наводить порядок в лавке. Довольно быстро у него возникло ощущение, что «гнусный приказчик» если и появлялся здесь, то не одну неделю назад.
Ящики и коробки стояли как попало, в углах властвовала грязь.
Рахим, перебирая тасбих, то и дело повторяя «иншалла», раздавал указания. Заходили покупатели, и тогда он отвлекался, речь его менялась, в ней появлялись цитаты из Корана и давно умерших поэтов, а спина становилась еще более сгорбленной.
Судя по тому, что торговля шла бойко, Ильяс на улице старался не зря.
На полуденную и предвечернюю молитвы торговец прерывался, расстилая коврик прямо на полу. Читал айяты и бил поклоны, не отходя от прилавка, и Самиру приходилось тихо стоять в сторонке и ждать.
Хорошо, иншалла, сказал торговец, когда свет, проникавший в окошки, стал тускнеть. На сегодня достаточно, есть на что сходить в кофейню и возблагодарить Аллаха. Позови брата, юноша, идите сюда, и не говорите, что Рахим обманул вас.
Рассчитался он и в самом деле честно, хотя отдал самые потертые, старые монетки.
Видишь, что я тебе говорил? гордо заявил Самир, когда они вышли на улицу. Теперь у нас есть деньги!
Первым делом мальчишки заглянули в ближайшую харчевню для «эмиров», где уселись прямо на тротуар и набили животы лепешками с зеленью, хумусом и овощами. Утолив голод, отправились на рынок, где выбрали хороший кусок брынзы, с каким не стыдно вернуться, и отправились домой.
На этот раз шли другим путем, через площадь Независимости, в центре которой торчал неработающий фонтан, а на другой стороне высились руины огромного здания. Самир помнил, как отец рассказывал, что тут стояла гостиница, и туда даже приезжали люди из других стран, пока не случилась гражданская война и строение не сожгли.
Именно тогда, двадцать пять лет назад, появились стены между кварталами и патрули с оружием.
Мысли об отце потянули воспоминания о матери с сестрой, и внутри колыхнулась задремавшая было ненависть. Кулаки сжались сами, и Самир в который уже раз поклялся, что отомстит за их смерть, найдет тех, кто виноват, и убьет, выставит на обозрение, как того предателя, с табличкой на груди!
Через узкий переулок они пронеслись бегом, и облегченно вздохнули, оказавшись в родном квартале: время к вечеру, а в темноте ходить по чужим улицам небезопасно.
И тут, около церкви, налетели на Азру и ее мать.
Ох! Ах! воскликнула та. РадиГоспода и всех святителей, кудавымчитесь?
Прошу прощения, отозвался Самир, ощущая, как полыхают его уши, и радуясь, что в полутьме этого не видно.
Где вы были? спросила Азра, и лицо ее украсила улыбка, мягкая, искренняя. Мы заходили днем, хотели проведать, но Умм-Насиб сказала, что вы ушли еще утром.