Непрерывный и все более усиливавшийся Кризис власти привел к тому, что сформировать работоспособное правительство оказалось просто невозможно. Указывая на этот факт 25 декабря 1916 г., кн. Львов, от лица Председателей Губернских Земских Управ, в письме к М. Родзянко указывал, что «беспрестанная смена министров и высших должностных лиц государства в таких условиях, в которых она происходит в связи с постоянным изменением проводимой этими лицами политики, ведет к прямому параличу власти»[273]. «В целом ситуация создавала ощущение, вспоминал вл. кн. Кирилл Владимирович, будто балансируешь на краю пропасти или стоишь среди трясины. Страна напоминала тонущий корабль с мятежным экипажем. Государь отдавал приказы, а гражданские власти выполняли их несвоевременно или не давали им хода, а иногда и вовсе игнорировали их»[274].
5 января 1917 г. «Русские ведомости», внешне скорбно, но внутренне торжествуя, сообщили: «Бюрократия теряет то единственное, чем она гордилась и чем старалась найти искупление своим грехам, внешний порядок и формальную работоспособность»[275]. «Я, вспоминал П. Милюков, так же хорошо мог бы озаглавить этот предреволюционный год словами «паралич власти». «Власти нет», вторил кн. Львов. «Правительства нет», подтверждал А. Протопопов[276].
«Русский ковчег не годился для плавания, приходил к выводу британский премьер-министр Д. Ллойд Джордж, Этот ковчег был построен из гниющего дерева, и экипаж был никуда не годен. Капитан ковчега способен был управлять увеселительной яхтой в тихую погоду, а штурмана изображала жена капитана, находившаяся в капитанской рубке»[277]. Но даже в этих условиях, отмечал председатель Государственной Думы, «умеренные партии не только не желали революции, но просто боялись ее, тем не менее, мы все понимали, что курс принятый правительством, с еще большей вероятностью приведет к краху Государство»[278].
«Они революционеры не были готовы, но она революция была готова. Ибо революция только наполовину создается из революционного напора революционеров. Другая ее половина, а может быть, три четверти состоит в ощущении властью своего собственного бессилия. У нас, у многих, вспоминал В. Шульгин, это ощущение было вполне»[279].
Внутренний враг
Все иллюзии исчезли, все разногласия отпали Я выставил бы боевой лозунг и шел бы на прямой конфликт с властью.
А. Гучков, 25.10.1915[280]
«Мы стоим на повороте, от которого зависит все дальнейшее течение событий, приходил к выводу в августе 1915 г. на Совете министров, министр торговли и промышленности В. Шаховской, Нельзя не считаться с тем фактом, что поражения на фронте создали революционно-повышенное настроение в стране»[281].
И это революционное настроение, отмечал начальник петроградского охранного отделения К. Глобачев, создавалось вовсе не подпольными социалистическими организациями: «подпольное революционное движение, опирающееся на рабочие круги, не представляло особой опасности; оно всегда существовало и даже в более крупных размерах, а правительственные органы имели в своем распоряжении достаточно средств если не для полного уничтожения, то, во всяком случае, для систематической его парализаций. Но что было гораздо серьезнее и с чем нельзя было бороться обычными средствами, так это прогрессивное нарастание оппозиционного общественного настроения»[282].
Подтверждение тому давал уже майский 1915 г. съезд промышленников «со всех сторон мне, вспоминал М. Родзянко, передавали, что участники съезда крайне возбуждены, и что на съезде готовится революционное выступление»[283]. «Разговоры кончены, должны начаться действия, указывал в октябре на Совещании Прогрессивного блока член ЦК кадетской партии А. Шингарев, Но на них или неспособны, или они не назрели, надо делать революцию или дворцовый переворот, а они, невозможны или делаются другими»[284].
В этих условиях на первый план выдвинулась мобилизация либеральных общественных сил, которая стала осуществляться на базе легальных общественных и государственных организаций:
Земгор
Общественные стали возникать с первых дней войны, в августе 1914 г., когда земские и городские партии приступили к возрождению массовых организаций «Союзов», времен японской войны: по аналогии с «Союзом земств» был учрежден «Всероссийский земский союз помощи больным и раненым воинам» (Земсоюз) под предводительством кн. Г. Львова. После поражений 1915 г. этот союз слился с «Союзом городов» (Согор) П. Милюкова, образовав «Земгор».
Объективная необходимость появления этих организация диктовалось тем, что ситуация с ранеными в 1914 г. действительно была критической. Об этой проблеме начальник штаба Ставки Н. Янушкевич неоднократно докладывал военному министру В. Сухомлинову: «Масса жалоб на эвакуацию раненых Люди по 35 дней бывают не перевязаны, раненых не кормят по 48 ч. и т. д. Все это создает нехорошую атмосферу, кажется и тут без Петровской дубинки не обойтись»[285];
«Доходит ропот, что тяжелораненые перевозятся за собственный, а не казенный счет»[286]; «По всей армии в один голос клянут порядки госпиталей и эвакуационных пунктов по сравнению с Красным Крестом и частными организациями. Не столько жалуются на плохое (бедное) оборудование, как на явную инертность, неумелость врачей, а местами преступную небрежность». Может разгореться костер, «который потушить мне не под силу»[287].
В этих условиях органы самоуправления дворянства, земств и городов, признавал военный министр В. Сухомлинов, оказались «значительно деятельнее бюрократии» (Таб. 2), «но все их добрые начинания привели к совершенно обратным результатам благодаря политическим тенденциям, внесенным в работу по оказанию помощи действующей армии антимонархическими партиями или такими честолюбивыми карьеристами, как Гучков и Родзянко»[288].
Таб. 2. Количество коек в санитарных учреждениях на 1.01.1916 и распределение средств отпущенных правительством для «призрения раненых и больных воинов»[289]
*
Все общественные организации находились практически на полном государственном финансировании. Например, Земгор получил от государства около 605 млн. руб., на вложенный, собранный по подписке частный капитал0,6 млн. рублей. (по другим данным 12 млн.[290]) Всего Земсоюз и Согор получили 65 % всех средств выделенных правительством общественным организациям, для «призрения раненых и больных воинов» (922,8 млн. руб.)[291]
Политические тенденции Земгора впервые проявились с началом «Великого отступления» и стали частью его программы в сентябре 1915 г., когда А. Гучков на съезде Земгора провозгласил, что: настоящая организации «нужна не только для борьбы с врагом внешним, но еще больше с врагом внутренним, той анархией, которая вызвана деятельностью настоящего правительства»[292]. Организации Земгора и ЦВПК, подтверждал начальник петроградского охранного отделения К. Глобачев, «руководились кадетской партией и обе работали как на фронте, так и в тылу, в пользу свержения монархии»[293].
Эта борьба в основном сводилась к критике правительства и стоящих за ним «темных сил», в расчете на то, что под давлением критики власть пойдет на сотрудничество с оппозицией и сама уступит свои права. Прибегать к более решительным мерам общественные организации остерегались. Этот факт наглядно проявился в конце 1915 г., когда тревогу вызвало предложение снова собрать съезды земского и городского союзов. Поддерживавший эту идею кадетский депутат Щепкин надеялся, что на съездах удастся «найти слова, чтобы это не был призыв к революции»[294].
Но созывать съезды союзов только для того, чтобы подтвердить старые, не дававшие результатов, лозунги и еще раз подчеркнуть приверженность к исключительно легальным средствам давления на правительство, отмечает историк С. Дякин, было уже опасно: «раз объявим, что мы против революции, указывал один из лидеров кадетской партии и земского движения М. Челноков, все будут знать, что дальше слов не пойдем». Но и он не мог предложить ничего другого, кроме как «вооружиться терпением и ждать»[295].