Помнится, нам встретилась много-численная семья белокурых и чопорных англичанах; все они, словно по команде, с холодным изумлением проводили Асю
своими стеклянными глазами, а она, как бы им назло, громко запе-ла. Воротясь домой, она тотчас ушла к себе в комнату и появилась только к самому
обеду, одетая в лучшее свое платье, тщательно причесанная, перетянутая и в перчатках. За столом она держа-лась очень чинно, почти чопорно, едва
отведывала кушанья и пила воду из рюмки. Ей явно хотелось разыграть передо мною новую роль – роль приличной и благовоспитанной барышни. Гагин не
мешал ей: заметно было, что он привык потакать ей во всем. Он только по временам добродушно взглядывал на меня и слегка пожимал плечом, как бы
желая сказать: «Она ребенок; будьте снисходительны». Как только кончился обед, Ася встала и, надевая шляпу, спросила Гагина: можно ли ей пойти к
фрау Луизе?
– Давно ли ты стала спрашиваться? – отвечал он со своей неизменной, на этот раз несколь-ко смущенной улыбкой, – разве тебе скучно с нами?
– Нет, но я вчера еще обещала фрау Луизе побывать у нее; притом же я думала, что вам бу-дет лучше вдвоем: господин Н. (она указала на меня)
что-нибудь еще тебе расскажет.
Она ушла.
– Фрау Луизе, – сказал Гагин, стараясь избегать моего взора, – вдова бывшего здешнего бургомистра, добрая, впрочем пустая старушка. Она очень
полюбила Асю. У Аси страсть знако-миться с людьми круга низшего: я заметил: причиною этому всегда бывает гордость. Она у меня очень избалована,
как видите, – прибавил он, помолчав немного, – да что прикажете делать? Взыскивать я ни с кого не умею, а с нее и подавно. Я обязан быть
снисходительным с нею.
Я промолчал. Гагин переменил разговор. Чем больше я узнавал его, тем сильнее я к нему привязывался. Я скоро его понял. Это была прямо русская
душа, правдивая, честная, простая, но, к сожалению, немного вялая, без цепкости и внутреннего жара. Молодость не кипела в нем ключом; она
светилась тихим светом. Он был очень мил и умен, но я не мог себе представить, что с ним станется, как только он возмужает. Быть художником… Без
горького, постоянного труда не бывает художников… а трудиться, думал я, глядя на его мягкие черты, слушая его неспешную речь – нет! трудиться ты
не будешь, сдаться ты не сумеешь. Но не полюбить его не было возможности: сердце так и влеклось к нему. Часа четыре провели мы вдвоем, то сидя
на диване, то медленно расхаживая перед домом; и в эти четыре часа сошлись окончательно.
Солнце село, и мне уже пора было идти домой. Ася все еще не возвращалась.
– Экая она у меня вольница! – промолвил Гагин. – Хотите, я пойду провожать вас? Мы по пути завернем к фрау Луизе; я спрошу, там ли она? Крюк не
велик.
Мы спустились в город и, свернувши в узкий, кривой переулочек, остановились перед до-мом в два окна шириною и вышиною в четыре этажа. Второй
этаж выступал на улицу больше первого, третий и четвертый еще больше второго; весь дом с своей ветхой резьбой, двумя тол-стыми внизу, острой
черепичной кровлей и протянутым в виде клюва воротом на чердаке казал-ся огромной, сгорбленной птицей.
– Ася! – крикнул Гагин, – ты здесь?
Освещенное окно в третьем этаже стукнуло и открылось, и мы увидали темную головку Аси. Из-за нее выглядывало беззубое и подслеповатое лицо
старой немки.
– Я здесь, – проговорила Ася, кокетливо опершись локтями на оконницу, – мне здесь хо-рошо. На тебе, возьми, – прибавила она, бросая Гагину ветку
гераниума, – вообрази, что я дама твоего сердца.