Конечно, не без явных минусов. И новые «авгиевы конюшни» это культурный шок, при котором нет очертаний стабильности, той самой стабильности, которая по своей сути просто является зоной комфорта; зато есть нулевая компетенция, ставящая всё под сомнение и необходимость собственной траектории, при которой необходимо постоянное осмысление.
Вырвавшись из оков собственных ограничений, некогда выстроенных для защиты самого себя от своих же глупостей, человек оказался перед зеркалом в чистом поле, считая, что так и лучше, и не понимая, к чему это приведёт. Как те страны, что владеют ядерным оружием; с истерикой, кровью и слезами добивавшиеся его до самого момента получения и с трепетом и тяжестью в душе с момента его обладания, заработав громадную ответственность за невинных во всём мире людей и робкое желание вернуть всё, как было раньше для всех, с обычными кровожадными всеубийственными войнами и примитивным пониманием человеческой жизни как таковой.
Всё это привело к фразе «Никакое знание сейчас не есть знание в «старом смысле», где «знать» значит быть уверенным». И особенно это понравилось политикам.
Мир, целиком состоящий из одних предположений, позволял выстраивать эти предположения под себя вне зависимости от действий по факту делать можно было вообще, что угодно, главное, чтобы это было правильно представлено. Именно представлено. Это лет двадцать или пятьдесят назад надо было что-то доказывать или обосновывать, а теперь достаточно просто это изобразить, изобразить так, чтобы его восприняли, как тебе нужно.
В такой атмосфере Густаву было намного интересней. Людей, которые в большей степени сами за себя отвечают, намного сложней уничтожить, довести до состояния безысходности, отнять последнее. Ведь у человека уже нет единой опоры всего сущего, как это бывает с верующими или националистами. Когда человек всё происходящее с ним относит лишь к своей собственной зоне ответственности, когда он знает цену ошибки, когда готов исправлять эту ошибку, лишь только заметив её, тогда он становится не просто человеком, а жизнеустойчивой машиной по достижению цели. Он становится целеустремлённым волевым охотником в жизни. И даже со способностями и многовековым опытом Густава действовать всё чаще приходилось нестандартно, словно цепляясь за ниточки в чужих просчётах, и это затягивало сильнее прежнего.
Например, с Кэтрин оказалось проще всего, хотя вначале именно она предполагалась крепким орешком, но её просто подвело отношение к животным.
Натали, которую Густав недавно убил, оправдала ожидания, демонстрируя желание чересчур надеяться и опираться на незнакомого мужчину, веря каким-то «знакам» в своей судьбе, при это постоянно помня, о скольких она до этого вытерла ноги просто потому, что могла это безнаказанно сделать, и делала, получая непонятное для неё самой удовлетворение от собственной красоты.
Владимир Аркадьевич был опытный, но старый. Его не было необходимости ни «читать», ни выдумывать комбинации. Надо было просто дождаться его ошибки, как той, что образуется у любого, если долго не спать или делать всё самому. И главный его враг усталость, никогда не покажется напрямую и не напомнит о себе. Такой враг всегда наготове, и потому всегда побеждает.
Единственная из последних, с кем можно было действовать по стандартам, так это Оксана. Но это просто повезло с алкоголем. Когда в деле участвует алкоголь, то нет уже места ни играющему человеку, ни ответственности за свои имидж и способность иметь правоту. Человек словно уходит в каменный век первобытных потребностей и возвращается оттуда, как из помойной ямы, не будучи уверенным не только в том, что его примут обратно, но и в том, заслуживает ли он этого сам.
«Запросы» на такой возврат Густав ожидал где-то днём или ближе к вечеру, но уж точно в этот день.
К пяти утра ирландец доехал до областного центра. Его дом располагался в густом лесу по дороге от коттеджного посёлка «Графская усадьба». Изначально он рассматривал возможность поселиться там, в элитной части, где дома стояли чуть ли не в лесу, разделяемые часто стоящими деревьями и отгороженные от другой части посёлка тремя прудами, но его слегка покоробил неминуемый факт соседства с людьми. Как-то будучи во Франции в первой половине 18-о века, он проживал в пригороде Парижа. Возможностей для соблазна при дворе было предостаточно, да и романтика того времени, была глубже и утончённей в своей сущности. Одна из его возлюбленных, оставшись с разбитым сердцем, не стала убивать себя дома ядом или топиться в Сене, а повесилась прямо напротив его дома и так, чтобы было хорошо видно всем. Разумеется, последствий для него не было, хотя через день родственники девушки, разобравшись в чём дело, и заявились к нему домой, намереваясь растерзать его и повесить на том же месте, где висела она. К тому времени Густав уже уехал, хорошо запомнив, что в его случае необходимо жить отдельно от всех или, хотя бы там, где соседи будут закрыты друг от друга бетонными стенами каменных джунглей.
В этот раз он выбрал первый вариант и был очень доволен: у него был свой дом с автономным энергоснабжением и водоочистительной системой, всего два этажа с 4-х метровыми потолками и окнами в пол так, что со второго этажа можно было смотреть в чащу леса глазами охотника. По краям от дома были расположены две пристройки. Собственно, именно они были важнейшей составляющей всего комплекса: первая представляла собой башню, верхний этаж которой достигал такой высоты, что из панорамных окон можно было видеть верхушки деревьев, уходящих вдаль будто зелёное море, колосящееся на ветру такой вид навевал Густаву новые мысли, новые возможности. Кроме того, именно здесь приятнее всего было наслаждаться чужими страданиями, вспоминать верные шаги, достигнутые цели, а кромки деревьев словно соглашались с ним, кивая головами и подтверждая каждую мысль.
Вторая пристройка снаружи выглядела не больше, чем сарай, но это был всего лишь вход. Под землёй располагалось ещё 2 этажа, оба чёрных как ночь и напичканных всякой техникой. Минус второй этаж являл собой единую комнату с чёрным кожаным диваном честер в центре. Здесь хорошо было уединиться, когда для какого-то процесса просто требовалось подождать или придумать что-то новое, ведь именно подземелья давали самые изысканные и неординарные идеи и способы их реализации, и иногда даже удивляло, насколько большая разница в ходе мысли может быть только из-за того, где эта мысль зарождается темнота делала мысль насыщеннее, свободнее и позволяла ей делать всё, что угодно.
А ещё этот бункер нужен был, чтобы лечиться, причём лечиться приходилось основательно Головные боли. Когда это происходило, мозг просто раскалывался, и можно было сойти с ума. И это могло длиться один день или несколько подряд, или неделю, и когда это заканчивалось, соображать и думать над чем-то, вообще мыслить или передвигаться с места на место было сложно, словно надо было учиться этому заново.
Причина была в том же, в чём и потребность Густава, только наоборот. Он не мог жить без страданий других людей, объективно построенных на их собственной внутренней вине, но этих страданий не должно было быть слишком много. Как передозировка или отравление алкоголем, как переизбыток витаминов или аллергия на любимую еду, которой когда-то употреблял не в меру. И именно тогда, когда успехи Густава были не в меру, болеть начинало у него самого. Конечно, это не душа, и не пустота в груди, не безысходность и не потеря смысла жизни, но эта боль в голове становилась большей реальностью и естественностью, чем встающее по утрам Солнце или ледяной мороз для белого медведя.