Опасно? спросил Трубадур.
Нет, не опасно, вздохнула Люба. Жутко. Бредешь между ними, словно в долине теней. Или наоборот словно ты сам тень. Словно тебя нет. Чери занимаются своими делами, даже не смотрят в твою сторону. Обратят внимание, только если крикнуть прямо в уши. Или что там у них? Или если толкнуть в плечо. Но трогать опасно шарахаются, будто ты вырос из-под земли. Могут и махнуть конечностью. Стервятник как-то полюбопытствовал, вот и получил в грудь от меховщика, еле уполз и потом долго синий ходил, никакие таблетки и мази от ушибов не помогали. А меховщику хоть бы что двинул лапой и дальше ест.
Меховщик? переспросил Трубадур.
Мы особо не мудрствуем, называем их, как видим, пояснила Люба. Порос мехом значит меховщик
Я заметил таких у Ворот! вспомнил Трубадур. У них еще очень длинные руки и большие глаза навыкате. На вид весьма добрые существа.
Добрые, усмехнулась Люба. Ворчун в трактире собирает рассказы о черях. В одной такой истории меховщик надвое разрывает броневепря, что отбился от стада и случайно оказался рядом с их сквотом. И этому рассказу можно верить.
Жуть! Трубадур передернул плечами, очень ярко представив себе эту картину: маленьких лохматый человек, запустив длинные пальцы меж пластин, разрывает надвое бронированного зверюгу и смотрит на кровавые половинки большими добрыми глазами.
Если круглый и раздутый значит, пузырь, продолжила Люба. Худой, как кочерга для очага, значит, жердь. Еще есть прыгуны
Прыгают? догадаться было не трудно.
Прыгают, подтвердила Люба. Только не вверх и не вбок. Прыгают с места на место. Вот он стоит прямо перед тобой, а через миг он уже исчез и не знаешь, где появится.
Трубадур вспомнил, что видел в толпе и этих. Он еще сравнил их с тенями, неведомым ночным ужасом равнины.
А как вы называете гладких и скользких? спросил он. с плоскими головами и широкими пастями?
Называем пиявками, сразу поняла Люба, о ком спрашивает Трубадур.
Похожи, согласился собеседник. Трудно поверить, что равнина так изменила людей.
Может, и равнина, Люба долго смотрела в пустой стакан, потом плеснула себе еще, а когда Трубадур протянул свой стакан, плеснула и Трубадуру. А может, и что другое.
Что же? Трубадур честно задумался, что же так могло переиначить человеческий облик, кроме Большого Несчастья и его последствий на равнине.
Чери не обязательно должны были меняться, после молчания сказала Люба. Почему мы, люди, всех меряем на свой лад? Вот посмотри на тех же пиявок. (Трубадур сделал вид что он внимательно смотрит на пиявок, Люба грустно улыбнулась). Наверняка, они пришли к Воротам из мира, где очень много воды. Их тела приспособлены для воды, разве что нет плавников и хвостов. Можно ли представить в нашем мире место, где так много воды? Чистой воды, в которой можно жить?
Есть легенды про огромный океан, напомнил Трубадур. Про бескрайнюю водную гладь от края и до края. И на глади сей стоит город плавучий, а под гладью сей живет зверь могучий. Имя тому зверю кит.
Слышала я эту песню, и не раз, отмахнулась Люба. Город плавучий да кит могучий это картинки из нашего прошлого, а все эти люди-пиявки да люди-жерди они не оттуда. Вернее, не так Люба задумалась. Словно у нас с ними разное прошлое.
Разное прошлое? совсем запутался Трубадур.
Может, Большое Несчастье людей тут ни при чем, Люба напустила еще больше тени. Может, чери пришли к Воротам, спасаясь от своих Больших Несчастий.
Если выпью еще немного, то, наверное, начну тебя понимать, Трубадур беспомощно пожал плечами. Почему они штурмуют Ворота? Легенды повествуют, что вход открыт каждому
Кто побывал в Анкетной башне, закончила Люба. Вот только Анкетная башня открыта исключительно для людей, а чери, как я уже говорила, не совсем люди. Им туда хода нет.
Но зачем тогда каждую ночь они штурмуют Ворота? повторил Трубадур. Если все равно пройти не могут?
Кто знает? Люба вздохнула устало и глубоко. Значит, есть какой-то шанс, есть какой-то смысл. Чери вполне разумны. Может, поразумнее нас. Некоторые носят одежду, некоторые едят с тарелок, разговаривают друг с другом, на свой манер. Ими движут не только инстинкты. Разве что внешний вид отличает их от людей. И все равно каждый вечер они выходят к Радужной Стене и не теряют надежды проникнуть за Ворота.
Мой отец начал Трубадур, но тут же себя поправил. Приемный отец рассказывал мне одну историю. Из древности. Якобы некий человек вознамерился обмануть саму Смерть
В этой истории Смерть это отдельный персонаж? серьезно спросила Люба. Умеет говорить, решать и осязаемо взаимодействовать с людьми?
В древних историях всегда так, подтвердил Трубадур. Если сказитель захочет, то и звери будут говорить, и Солнце спуститься на равнину поболтать с человеком, и сама Смерть будет пить эль в сельской таверне.
Поняла, Люба кивнула. Так что там с этим человеком? Удалось ему ввести в заблуждение столь изощренную собеседницу?
Поначалу удалось, ответил Трубадур. Он то ли усыпил ее, то ли одурманил, опоил, то ли околдовал словами, то ли каким-то чудом отправил за Немой хребет.
Не думаю, что за Немым хребтом Смерть обнаружила бы что-то новое, усмехнулась Люба. Так просто от нее не отделаешься. Вполне вероятно, что у нее там дом.
Вот и у человека этого не вышло, сказал Трубадур. Но на некоторое время Смерть перестала выполнять свою работу. На равнине перестали умирать люди. Однако все взаимосвязано. Если никто не умирает, то никто и не рождается. Прервалась смена поколений.
Кто-то уходит, кто-то приходит, задумалась Люба.
В наказание за такое коварство Смерть лишила этого человека своей милости. Он утратил возможность умереть, продолжил Трубадур.
Страшное наказание, сказала Люба шепотом, без тени улыбки.
И еще он должен был толкать камень по склону горы вверх, но у самой вершины камень срывался и катился вниз, закончил Трубадур. Звали этого человека Сизиф. Чери у Ворот похожи на Сизифа тоже занимаются бесполезным делом.
Кто-то ушел, кто-то пришел, повторила Люба. Не уверена, что толкать камень это бесполезное дело. Кто знает?..
Я прикрою окно? спросил Трубадур. Ночной ветер задувает огонь в очаге, а гул от Ворот не даст нам уснуть.
Пора спать, согласилась Люба. Моя спальня наверху.
Трубадур затворил оконную створку, в комнате сразу стало тихо, лишь треск поленьев в очаге, скорее, создавал покой, чем нарушал его.
Лягу на этом диване, сказал Трубадур. После камней равнины диван для меня просто роскошь.
Как знаешь, Люба не стала спорить, настаивать и звать. Она встала, потянулась и, чуть шатаясь, направилась к лестнице. Моя спальня на втором этаже, повторила она на третьей ступеньке.
7
Шорох на втором этаже быстро стих. Трубадур думал, что заснет, стоит лишь коснуться головой диванной подушки. Покрывало он тоже нашел на диване, в ногах, но не стал его разворачивать: оно было шерстяное, слишком плотное, слишком жаркое. Скинул с бедер полотенце на спинку дивана и голым растянулся на мягком бархате, который успел впитать тепло Любиного тела. Початая бутылка виски переливалась в бликах пламени причудливым многогранным камнем. Трубадур сомневался: он не спросил, можно ли пополнить стакан, но потом решил, что от двух-трех глотков не убудет. И даже с помощью виски он не сумел призвать сон.
Гул за окном, мерцающие всполохи все это беспокоило, не давало сомкнуть глаз. Люба, наверное, просто привыкла засыпать под такое светозвуковое сопровождение. Трубадур замер и прислушался. На втором этаже ни шороха. Значит, хозяйка дома спит. Он встал, походил по комнате. Постоял у камина, понаблюдал за догорающим огнем; потом у окна, попробовал посчитать цвета радуги, понять закономерность их смены, но сбился. Подержал в руках бутылку, хотел плеснуть себе еще пару глотков, но подумал и не стал. Можно бороться со сном, но бороться с бессонницей бесполезно. Трубадур, преодолев брезгливое чувство, влез в задубевшие штаны. Брезгливость вызывало непривычно-чистое тело, а не привычно-грязная одежда. Вернее, несовместимое сочетание того и другого.