Пока Аверелл ездил по миру, сначала по делам бизнеса, а затем всё больше по государственным делам, Кэти исполняла его обязанности по оперативному управлению курортом: инспектировала горнолыжные спуски, следила за размещением рекламы и принимала именитых гостей, таких как Эрнест Хемингуэй, который вскоре стал называть Сан-Валли домом. От случая к случаю она даже совершала ознакомительные вылазки на расплодившиеся на Западе конкурирующие курорты. Гарриманы склонностью к показному шику не отличались, предпочитая вполне спартанский образ жизни. Кэти училась в школе-интернате Фокскрофт в Вирджинии, где охотились на лис, совершали многодневные конные походы в Лурейские пещеры и требовали, чтобы воспитанницы ночевали на неотапливаемых верандах на свежем воздухе. Обожающая жизнь среди стихий Кэти быстро пристрастилась в Сан-Валли и к лыжам. Пока отец не оборудовал склон подъёмником, она частенько предпринимала пятичасовой пеший подъём в гору в модном жилете с монограммой поверх кашемирового свитера, с лыжами в чехлах из тюленьей шкуры ради одного-единственного спуска по нетронутой снежной целине Айдахо. Друзья и родные дали ей прозвище «Пуф» по созвучию с её одышкой, возникавшей при крутом подъёме. Но драгоценные недели в Сан-Валли давали Кэти нечто большее, нежели просто острые спортивные ощущения. Они позволили ей доказать свое право достойно и на равных стоять бок о бок с отцом.
Во многих отношениях помощь отцу в управлении Сан-Валли стала для Кэти идеальной подготовкой к предстоящей ей теперь деятельности. Вот только никому и никакой подготовки не хватило бы, чтобы в полной мере справиться с колоссальным объемом тяжёлой работы, которую предстояло проделать к прибытию в Ливадийский дворец Рузвельта со свитой. По приказу Лаврентия Берия советская сторона лихорадочно восполняла убранство дворцов. Полторы с лишним тысячи товарных вагонов, гружёных стройматериалами, инструментами, мебелью, коврами, электрикой, произведениями искусства, столовой посудой, кухонной утварью и запасами провианта были отправлены в Крым. Казалось, вся движимость из знаменитого московского отеля «Метрополь» была упакована и переправлена в Ялту. Даже на униформах горничных сохранилась вышитая литера «М». Помимо явно необходимых кроватей, столов и стульев нужно было где-то раздобывать ещё и самые банальные предметы обихода вешалки, зеркальца, пепельницы. Кэти полагала, что часть этих вещей была попросту «реквизирована из разорённых войной домов» по окрестным городкам. Проблемой было и вытравливание из Ливадийского дворца его нынешних обитателей, а именно насекомых: бывшие царские покои кишели вшами и клопами. Пока сборная команда служащих НКВД, красноармейцев, местных колхозников и румынских военнопленных отдраивала и приводила в порядок интерьеры, на дезинсекцию были брошены лучшие силы медицинского корпуса ВМС США. Они обильно опрыскивали мебель десятипроцентным керосиновым раствором ДДТ[3] и посыпали обивку и матрацы порошком того же адского средства, но никакими дозами ДДТ вытравить насекомых до конца не удавалось. С российскими паразитами Кэти, между прочим, успела познакомиться: по дороге в Крым в спальном вагоне какая-то тварь укусила её в веко, и глаз затёк так, что она после этого ещё пару дней не могла его открыть. Международная дипломатия военного времени, конечно, неблаговидная, но Кэти всё-таки предпочитала смотреть на неё двумя глазами.
Именно благодаря своему стальному характеру Кэти стала для своего отца скрепляющим стержнем мозаичной картины мира. За пятнадцать месяцев в Москве и предшествовавшие им два года работы военкором в Лондоне очаровательная в своей упрямой решимости дочь Аверелла Гарримана успела хорошо запомниться военному и гражданскому руководству всех трёх союзных держав, представленных в Ялте. Так что её присутствие в Ливадийском дворце не стало сюрпризом ни для кого, включая Рузвельта. «Поскольку это её отдел, условились взять Кэтлин с собой, телеграфировал Аверелл своему президенту 17 января. Оставлю её в Ялте помогать улаживать детали». Рузвельт не возражал. Некая ирония была в том, что уделом Кэти стала подготовка именно жилищно-бытовых аспектов приёма делегации. Ведь в Лондон в начале войны она прибыла как журналист, а не домохозяйка, и сама Кэти это многократно подчёркивала. В последнем перед отъездом из Москвы письме сестре Мэри она писала: «Надеюсь только, что там обойдётся без развлечений». Кэти, однако, ждало горькое разочарование. Жизнь в Москве текла подобно водочным рекам в икорных берегах на нескончаемых банкетах. И здесь она сразу сообразила: от неё ждут исполнения роли гостеприимной хозяйки, отдающей распоряжения многочисленной прислуге и развлекающей прибывших в Ялту гостей. Но потом пришло понимание, что её обязанности не сводятся лишь к организации приёмов и домоуправлению. Кэти по сути отвечала в посольстве США за протокольные вопросы. Эта роль часто недооценивается, однако жизненно важна в современной дипломатии. Надзор за соблюдением протокола включает множество всего от уважения к местным обычаям, церемониям и ритуалам до правильной рассадки гостей за обеденными столами на официальных обедах. Вот Кэти и предстояло предусмотреть и устранить источники потенциальных недоразумений. Даже опечатка в имени какого-нибудь заместителя секретаря на карточке с указанием места за столом могла вызвать раздражение и повлиять на поведение этого делегата. Маленькая оплошность могла повлечь за собой сокрушительную лавину.
При всей важности соблюдения обычаев и протоколов Кэти частенько мило забывала им следовать. Как-то раз Кэти с лучшей подругой Памелой Черчилль, снохой премьер-министра, во время вечерней прогулки по Лондону столкнулись лицом к лицу с царем Греции. Кэти поприветствовала его простым американским «как дела», а Памела, напротив, сделала глубокий реверанс. Кэти вообще была не склонна к реверансам перед вышестоящими. Так, она нажила себе врага в лице Адель Астер, сестры и бывшей партнёрши по танцам американской кинозвезды Фреда Астера. После того, как Адель вышла замуж за лорда Чарльза Кавендиша, Кэти опубликовала в Newsweek саркастическую статью о «вкладе» Адель в поддержку воюющей армии. В качестве военкора Кэти регулярно брала интервью у бессчётного множества фабричных работниц, лётчиц транспортной авиации и медсестёр полевых госпиталей. На их фоне Адель, писавшая под диктовку солдатские письма с фронта родным и близким, конечно, проигрывала. В статье Кэти вскользь заметила, что Адель по-прежнему носит «дурацкие бантики в седеющих волосах» и предала огласке возраст Адель сорок четыре года, хотя это Кэти отрицала, свалив вину на редактора. Ничего удивительного, что Адели (между прочим, подруге мачехи Кэти) такой словесный портрет по душе не пришёлся, и при первой же случайной встрече в ресторане в Сохо бывшая звёздочка закатила буйный скандал, обозвав Кэти «последней сукой из сучьего рода» и пригрозила «сломать ей хребет», если ещё раз встретит её в Лондоне. Кэти пришла в восторг, только подлив этим масла в огонь ярости Адели.
Теперь же, как ни хотелось Кэти поднять на смех русского метрдотеля, скрупулезно расставлявшего по местам фарфор и хрусталь, она заставила себя воздержаться от откровенных высказываний. Всё-таки война бушует, и дипломатичность необходима. В этой среде принято неукоснительно соблюдать букву протокола. Неблагодарная работа. Если бы Кэти всё делала правильно, никто бы её трудов не заметил и не оценил; если бы она допустила малейшую ошибку, её отца впоследствии непременно обвинили бы в неспособности обеспечить всё необходимое для успеха американской делегации. Помогать многочисленному окружению Рузвельта приноравливаться к русским обычаям было само по себе делом трудным, а тут оно осложнялось ещё и бытовыми трудностями. Советы сделали, что могли для обеспечения комфорта гостей, тем не менее бригада военно-морских медиков вынуждена была предупредить американский контингент о необходимости снизить уровень ожиданий и пользоваться «благотворной близостью к природе».