Я потеряю работу.
Вы и так её потеряете, оставшись с беспомощным стариком на руках.
И до крайности вредоносным, безрадостно усмехнулся Висмут.
В глубине холла лязгнула лифтовая решётка, и пышнотелая смурная сиделка лет пятидесяти выкатила к рецепции кресло на колёсиках, в котором сидел сухой, седой как лунь, но бодрый на вид старик.
Сера, лапушка моя! воскликнул он, обращаясь к девушке на рецепции. Посмотри, эта старая грымза говорит, что нашим с тобой отношениям конец, ты меня выгоняешь!
Улыбка медсестрички дрогнула.
У нас нет никаких отношений, господин Празеодим, ответила она с осторожной вежливостью, бросив тревожный взгляд на Висмута.
Ах, для тебя просто Оди, лапушка, просто Оди! замахал руками старик.
И я вас не выгоняю, продолжила прерванную мысль медсестра, просто руководство пансионата расторгло ваш договор. Мне жаль.
А мне нет, флегматично уронила сиделка, подкатив кресло к Висмуту.
Заткнись, карга! бросил ей дед. Ты не у себя дома, чтобы так со мной разговаривать!
Вы тоже, господин бывший хе к-хм мэр, пробурчала она у него над головой.
Что ты несёшь, увечная?! Где ж я, по-твоему?!
Не в себе это уж точно!
Иди мой полы, немочь ходячая! Или за что там я тебе плачу?
Это пансионат, папа. Висмут взялся за ручку кожаной сумки, стоявшей на стариковских коленях, но тот только крепче вцепился в её раздутые бока.
А ты что за хрен? с недоверием спросил бывший мэр.
Я твой единственный сын, папа. Висмут. Помнишь? терпеливо пояснил Висмут.
Старик недоверчиво прищурился, придирчиво разглядывая высокую подтянутую фигуру стоящего перед ним мужчины в коричневых брюках и жилете железнодорожника, надетом поверх светлой рубахи с расстёгнутым воротом. У него было гладко выбритое лицо, тёмно-русые волосы, подстриженные аккуратно, но не чересчур коротко, и тонкие, едва заметные лучики морщинок, веером расходящиеся от внешних уголков карих глаз. Эти морщинки признак доброты и улыбчивости бывшему мэру не понравились особенно: всех добрых и улыбчивых он считал простофилями.
Ты меня не узнаёшь? спросил Висмут.
Я отлично вижу! вспылил дед, отталкивая руку сиделки, протянувшей ему очки. Вижу и его отпущенные лохмы, и небрежный ворот, и отсутствие галстука полная распущенность, тьфу!
Вы тоже без галстука, пробухтела сиделка, и в пижаме, потому что наотрез отказались переодеться.
Потому что я у себя дома, мать твою, и могу ходить, в чём захочу!
Это дом престарелых, папа.
Престарелый здесь только ты, неведомый хрен без галстука! Хвала богу, ты не мой сын! Моему сыну три, вчера я отправил его и его няньку в загородное поместье!
Это было сорок лет назад, папа, Висмут перехватил у сиделки ручки кресла и повёз его к выходу, с тех пор не осталось ни няньки, ни поместья. Только я.
Ты просрал всё моё состояние? возопил дед, с завидной прытью вскочив с кресла и перегородив Висмуту дорогу.
Я расплатился с твоими долгами.
Это собственность пансионата, ввернула сиделка, забирая освободившееся кресло.
Ты всё продал?!
Мне нужно было как-то покрыть твои долги, отец. И чем-то платить за твой пансионат.
Ты всё продал!!! Всё накопленное годами немыслимого, нечеловеческого труда!
Об мэрский-то стул, поди, не одну пару штанов истёр так трудился, так трудился! пробухтела сиделка на пути к лифту.
Ты и меня продал сюда! Дед трагичным театральным жестом обвёл холл. В богадельню! Этим! Презрительно указал на сиделку, заталкивающую в лифт кресло. На опыты-ы-ы! Старик упал на колени и завыл, заломив руки.
Висмут удручённо стоял над ним, уперев кулаки в бёдра, ожидая конца представления.
Да я бы и сам заплатил, лишь бы взяли, вздохнул он, но никто не хочет иметь с тобой дело, папа!
А ещё он в меня дерьмом кидался! крикнула сиделка, задёргивая железную решётку лифта. И медсестёр за ляжки щипал!
Висмут тяжко вздохнул и закрыл глаза.
По справедливости, вставила медсестра с дежурной улыбкой, это было не дерьмо. Господин Празеодим тайком принёс полные карманы глины с занятий по гончарному мастерству, слепил из неё ну, вы понимаете и
Оди, лапушка, для тебя я просто Оди! прокудахтал с пола бывший мэр.
Всё! Висмут, не открывая глаз, вскинул руку. Всё, пожалуйста, больше не надо! Ничего не хочу знать. Мне с этим человеком теперь жить.
Соболезную, прошептала сестричка, не переставая белозубо улыбаться, хотя в глазах её и правда мелькнуло сочувствие.
Висмут не без труда запихал всё ещё хныкающего и сетующего на судьбу старика в кеб и, усевшись рядом, уставился перед собой, уперев локти в колени.
Куда едем? спросил извозчик.
Куда едем? переспросил у Висмута отец, который, оказавшись в повозке, совершенно успокоился, словно у него сработал переключатель.
К чёрту на рога, безучастно обронил Висмут. Хотя нет, сначала заедем в контору «Почтовых линий», мне нужно получить расчёт.
Мы начинаем новую жизнь? воодушевился дед.
Мне бы сейчас со старой покончить, вздохнул Висмут. И хорошо бы не пулей в висок.
Мы начинаем новую жизнь! захлопал в ладоши бывший мэр. А девочки там будут? В новой жизни. Медсестрички или ещё кто?
Глава 3
Ох, святые угодники, бедные мои нервы! всплеснула руками появившаяся в дверях спальни Сурьмы госпожа Кельсия высокая, ещё не утратившая красоты дама со сложной причёской, затянутая в строгое и элегантное платье. Девочки, нельзя же так копаться, до выхода меньше часа!
Девочки (Сурьма и её двенадцатилетняя сестрёнка Таллия) были ещё в нижних платьях. Сидя у зеркала, сёстры в четыре руки, как могли споро, снимали папильотки с волос Сурьмы. Свободные пряди одна за другой падали девушке на плечи, и за каждой следом падал дружный вздох сестёр: локоны опять вышли недостаточно тугие, недостаточно крутобокие и пружинистые. То ли дело у Таллии: её мелкие букольки всегда получались идеальными.
Ах, девочки, да что ж это такое-то! простонала госпожа Кельсия хорошо поставленным голосом.
У неё слишком жёсткие волосы, пожаловалась Таллия, всю ночь были на папильотках, а толку-то!
Вот, детка, скажи спасибо своему братцу! Мать грозно сверкнула глазами, глядя на Сурьму в зеркало. Он, негодник, сбежал с единственной особой, умеющей одолеть эти твои «кудри»! Ах, святые угодники, бедные мои нервы! Госпожа Кельсия достала надушенный кружевной платочек и промокнула им сухие глаза. Никель бросил свою семью в таком положении! Бросил ради какой-то замарашки-горничной! Как нам теперь людям в глаза смотреть? А чем за дом платить? Его жалованье очень нам помогало! Как думаешь, детка, возможно ли устроить вашу с Астатом свадьбу чуть раньше?
Мами, она и так в августе, куда же раньше!
А сейчас только май, и нам нужно как-то протянуть ещё три месяца!
Мы могли бы снять дом поменьше этого и не в самом центре, мами, робко подала голос Таллия, нас же всего четверо осталось, не считая поварихи.
Ах, крошка, сама подумай, как мы объясним это обществу? ответила мать, выделяя голосом слово «общество», будто речь была не о соседях, а как минимум о членах королевской семьи.
Временными затруднениями, мами, вздохнула Сурьма, временные затруднения у всех случаются.
Нет, детка, госпожа Кельсия приосанилась и коршуном глянула на дочь, я лучше буду питаться водой и хлебом, чем позволю, чтобы о нашем банкротстве поползли слухи! Не первый год мы успешно справляемся с этой ситуацией
Мы успешно притворяемся, мама!
Успешно справляемся с ситуацией! Кельсия от негодования даже чуть притопнула обутой в шёлковую туфельку ножкой. И я не позволю, чтобы хоть одна живая душа заподозрила, что у нас, представителей столь знатного рода, имеющих титул, могут быть какие-то трудности! У нас всё должно быть как у людей!
Люди живут в домах и поменьше