Вот лежит она, натянув ломкую хрустящую простыню до круглого подбородочка, спрятав под нею огромные груди, хлопая синими глазами. И состояние у нее эдакое, как у того, кто пинал себе камушки, плетясь по пыльной бесконечной дороге, и вдруг на него прямо с неба обрушилось Счастье. Ну а поскольку сеансы счастья повторялись не один раз, то Мама Зоя была уже в состоянии контузии.
Ее расфокусированный взгляд скользил, как по маслу, по окружающей роскоши, блуждал по витой ретропроводке, по дубовому потолку с бронзовым крюком на нем и остановился на том, кто голым восседал у антикварного трюмо.
Привет, соня, произнес Даниил, улыбаясь в зеркало. Поворачиваться он не собирался, был занят аннигиляцией новорожденной щетины опасной бритвой занятие, в отличие от созерцания пухлой девушки утром в кровати, требующее внимания и полной концентрации.
Мама Зоя издала вздох и зажмурилась.
Все восхищало ее в Первом Мужчине: бархатные иконописные глаза, рыжие локоны, золотистая кожа, застенчивая улыбка, даже перекошенное тело и хромота. А что? Очень даже ничего, если хромающий опирается на трость с серебряной бульдожьей головой если часы у него прадедушкин «Золинген» в кожаном несессере, а гребень с впаянной серебряной бляхой. Ежедневно свежая сорочка Если дача фамильная, отделанная благородным деревом, мебель антикварная, тяжелые портьеры, льняное постельное белье
Но, конечно, не это главное.
Главное это Даниил, молчаливый, легко краснеющий, гладкий, мускулистый, чистенький и славный. Никого подобного Мама Зоя, рожденная и выросшая в заштатном городке, не видела, ни о ком подобном и мечтать не могла.
Они вместе учились в лучшей юридической академии города, а то и страны, знакомы были почти шесть лет, из коих лично общались от силы месяца полтора.
Начало их отношениям положила предсессионная суматоха, когда конспекты передаются туда-сюда из рук в руки, рефераты и курсачи строчатся методом автоматического письма. Тогда и чмок в щечку за вовремя подсунутые конспекты легко преобразуется в куда более чем дружеские отношения. Но у них все было не так, как у других людей. Случилось так, что все спаренные и единственные лекции по одному и тому же предмету приходились на пятничные вечера. Как раз на то время, когда душа вечерника требует гулянки, а никак не прозябания в вечерних аудиториях. Более того, препода по данному предмету бросила молодая жена. И безобидный представитель педсостава, слетев с катушек, стукнул в аудитории по столешнице кулаком и возопил прямо по-Ректорски, что принимать экзамен будет исключительно по своим лекциям! «Записанным собственноручно!», «И разными чернилами!», «И одним почерком!».
Он, зараза, несколько раз уходил из аудитории и возвращался, чтобы дополнить свои последние ультиматумы новыми, и каждый раз орал и хлопал дверью. Так, минуточку, вот еще его угроза:
«И горе тому, у кого данных манускриптов не окажется! Таковые могут сразу отправляться на то есть комиссию!»
Правоведы подумали и решили, что где-то в природе все-таки имеются эти конспекты, следовательно, их вполне можно размножить и переписать одинаковыми почерками. А конспекты оказались у Зои по фамилии Вестерман, методиста курса, прозванной Мамой за толщину, кудряшки и многозаботливость. Конспекты ей достались без особого труда, поскольку ей на работе все равно особо делать нечего, можно и на лекции походить В общем, выходило, что на тех лекциях в те дни присутствовала лишь она одна.
Казалось бы, что проще: выпросить конспектики у милейшей Мамочки Зоечки, очаровательной, милой и чуткой методистки, которая, к слову, все эти годы всем без звука писала рефераты, делала презентации и курсачи за символические суммы. Вот и сейчас наверняка можно было договориться Но эта белобрысая ренегадина в ответ на просьбу поделиться конспектами вдруг пропищала, что ни одна сволочь не получит ни листочка. Мол, пусть всем будет так же страшно и одиноко, как было ей в той темной пустой аудитории, наедине с разгневанным каннибалом-лектором. Подняв хвост и обозначив свою возмутительную позицию, она повела остреньким носиком, еще что-то пискнула и спряталась в кабинете, запершись на ключ.
Так, время шуток кончилось. Студенчество было возмущено и уж собралось было ломиться в закрытую дверь, за которой притаилась девица, но в этот момент из читального зала появился, прихрамывая, Даниил. Под два метра ростом, молчаливый, застенчивый и очаровательный. Даниил, имеющий в этой жизни все, кроме авто, которое ему и не особо было нужно, ибо до его дома было ровно двадцать минут ходьбы даже его шагом. Даниил и его тросточка, цена которой в разы превышала бюджет ординарного райцентра.
В общем, появился Даниил Счастливый, староста группы, без пяти минут краснодипломник и любимый сын пана Ректора, Олега Емельяновича.
Какого рожна он вообще учился на вечернем это был вопрос, на который отсутствовал ответ. В среде честных работяг он был лишним и, к его чести, понимал это. Вот почему все эти годы он держался в сторонке, как положено хорошему ребенку из хорошей семьи, общался с сокурсниками лишь в силу своей должности и крайней необходимости, а на предложения нажраться или что-нибудь учудить лишь виновато улыбался и разводил руками.
В то же время буквально всем было известно Даниил чуткий и отзывчивый староста, у которого есть все, что душа пожелает штука до зарплаты, запасная ручка, билеты и методички, Тот-Самый-Учебник и прочее.
Его появление было встречено восторженными криками, и студенты кинулись ему навстречу. Однако, выслушав их, Даниил лишь развел руками:
Коллеги, я бы рад, так ведь у меня «автомат». А свои конспектики я уже отдал.
Кому?! взвыли все.
Зоечке.
Повисла погребальная тишина, лишь кто-то выдохнул: «Ах ты ж сука!» и клацнул зубами.
Ну-ну, по́лно, мягко попенял сокурсникам Даниил. К чему нервы и конфликт? Сейчас.
Бушующее море негодования расступилось перед ним, и он аки посуху прошел в методкабинет. Просто постучал и был просто впущен. Все притихли, прислушиваясь. Ну, ясно дело, все взрослые, половозрелые, никому не интересно, чем там другие люди детородного возраста занимаются в запертых кабинетах но ведь страсть как интересно! И любопытство в целом не такой уж порок. («Ну, чё там, чё?»)
А ничего.
Не прошло десяти, максимум пятнадцати минут, как Даниил явился вновь (как и был, при полном параде, разве что чуть покрасневший), но это все ерунда, главное, что у него имелись вожделенные конспекты.
О чем там шла речь, о чем они столковались, осталось неведомым, да и неважным, надо было срочно размножать и переписывать конспекты. Тем более что внешне все осталось по-прежнему. Мама Зоя продолжала круглой луной плавать по коридорам со стопкой бумажек, ведомостей и в облачке своих духов с резким запахом подгнивающих цитрусов. Даниил снова ушел в тень. Появлялся он на горизонте лишь изредка, только для того, чтобы исполнить свои обязанности старосты, а если открывал рот, то исключительно для того, чтобы получить очередное «отл.». Они по-прежнему были на «вы».
И, разумеется, ни одна живая душа не ведала, что с тех пор они ежедневно торопливо встречались, причем не по разу, и где попало в пустых аудиториях, на темных лестницах, среди стеллажей в библиотеке, на столе в методкабинете.
У Мамы Зои, как заметили некоторые зоркие студенты, появилась тайна. Она регулярно впадала в счастливую каталепсию, сыто улыбаясь аппетитным розовым ртом, глядя синими глазами куда-то внутрь непривычно пустой головы.
Женский пол отказывался верить в то, что завидный староста может запасть на «эту» (с оттопыренной губой). А «этой» ночами не давали покоя блаженные мысли, а днем сообщения с текстом: «Осчастливьте меня, Зоечка. Не пожалеете».