В вашей жизни было травмирующее событие, предположил он. Было что-то, что ваша психика не желает помнить. Возможно, это как-то связано с аварией, но так или иначе ваш организм защищает сам себя от морального краха. Так жертвы изнасилования иногда забывают лицо насильника и не могут его описать, даже если в процессе преступления видели четко. Может, меня на самом деле изнасиловали на лестнице университета прямо перед уроком? Шутки шутками, но смеяться мне не хотелось.
Я попросила свои вещи, телефон, и получила еще одну «приятную» новость все мои личные вещи забрал муж. Муж, на минуточку. Я посмотрела на руки, но на пальце не было кольца. Это меня тоже удивило. Может, брак гражданский? Нет, с улыбкой «успокоил» врач, брак нормальный, человеческий, по законам государства, и хоть в девичестве я и Кристина Романоф, внучка русской балерины, уехавшей за границу на ПМЖ, но в нынешнем, двадцатичетырехлетнем состоянии я миссис Джеймс Уорнот.
Джеймс. Я покатала это имя на языке. Господи, хоть бы он не оказался старым уродом!
По всему выходило, что именно этот мифический (пока) Джеймс оплатил мое лечение, он же, видимо, купил мне машину. Или все-таки накопила сама? Мой разум находился в таком шоке, что мысли перескакивали с одной темы на другую, не поддаваясь контролю. Почему тогда мой супруг не приходил? Почему меня вообще никто не навещает?! Ко мне не пускают родных?!
Доктор прекратил мою назревающую истерику успокоительным уколом.
Очухавшись ото сна, я попросила телефон у доброй медсестрички. Она, конечно, не отказала, все-таки лежала я не в психушке и контакты с внешним миром мне никто не запрещал, но затея не выгорела. Телефон моей мамы был выключен, отцовский не отвечал, а других номеров, например, того же мистера Джеймса Уорнота, я, как ни странно, не знала. Живы ли они еще? Волнение все больше охватывало мою грудь. Я думала о друзьях-студентах, о своей комнатке, которую снимала напополам с подружкой, о нашем коте, которого в тот самый последний, четырехгодичной давности университетский день была моя очередь кормить
О Джеймсе старалась не думать, но думала все равно. Как я могла выйти замуж, не окончив университет, не построив карьеру? Наверное, это была большая любовь. Любовь с первого взгляда, та, о которой слагают песни и пишут стихи. Любовь на зависть всем. Сбивающая с ног, лишающая разума. Ну ладно, мне просто хотелось в это верить. Я не желала думать, что вышла замуж по залету, из-за внезапно обрушившихся на семью страшных долгов или по глупости. Мне было жутко, что моим мужем окажется пусть не старик, но длинноволосый хипстер, наркоман со стажем или смачно рыгающий толстяк. Я не доверяла себе, двадцатилетней, напрочь забывшей, что с ней случилось после входа в университет.
По моей слезной просьбе доктор заранее предупредил, когда наступит день выписки, чтобы я могла подготовиться. В этот день, как сообщил он, супруг планировал забрать меня отсюда. Человек, который не звонил мне, ни разу не навестил и, кажется, не особо радовался моему присутствию в его жизни, соизволил хотя бы в чем-то меня выручить. Интересно, где бы я взяла деньги на такси и куда поехала бы. В квартирку двадцатилетней Кристины, четыре года творившей непонятно что? Адреса своего мужа ведь я не знала.
Утром я простояла перед зеркалом, наверное, с полчаса. Под глазами залегли глубокие тени а чего еще можно ожидать после болезни и лекарств? но губы, веки и брови украшал татуаж. Раньше я не ленилась краситься каждое утро и не нуждалась в перманентной косметике. Кожа выглядела ровной, ухоженной: двадцатичетырехлетняя я совершенно точно не пренебрегала регулярными визитами к косметологу и парикмахеру, на которых у двадцатилетней студентки не всегда хватало денег. Руки украшал аккуратный стойкий маникюр. Я вымыла голову, расчесала красиво подстриженные, явно умащенные чем-то, чтобы всегда лежали ровно и сияли, волосы, поморщилась при виде казенной распашонки: мой муж забрал все мои вещи, здорово, правда? Он не привез мне на замену даже пары трусов.
Я села в кровати, укрыв ноги одеялом, и заставила себя безотрывно смотреть в окно. Размышляя о нашей первой встрече, прикидывала разные варианты своего поведения. Плакать, давить на жалость за то, что все меня бросили и никто не приходил? А если ему плевать на мои слезы? Унижаться не хотелось. Устроить скандал? А я точно имею на это право, учитывая, что даже не помнила его имя и роль в своей судьбе? Броситься на шею, притвориться влюбленной? А была ли я в него влюблена?
В итоге, я выбрала ледяное спокойствие и молчание. Я собиралась быть вежливой и сдержанной несмотря ни на что, не грубить, не выдвигать претензий, не провоцировать ссору. Я решила подождать его объяснений и посмотреть, каков будет его первый шаг.
Когда из открытой двери послышались голоса, меня словно по рукам и ногам сковало. Я слышала, как оглушительно колотится собственное сердце, как пульсирует кровь в моих бедных, отбитых мозгах. Что это было? Страх перед прошлым или будущим? Ужас перед неизвестностью, которая вот-вот готовилась открыться? Хотелось, как маленькой, засунуть голову под подушку, накрыться одеялом спрятаться в «домике», чтобы не нашли. Молодец я, смелая девушка, что и говорить. Мужчины остановились в коридоре, и я не выдержала повернулась.
Увидела его.
Ну что сказать? Мне повезло. Кристина Романоф, растеряв где-то всю память, похоже, вытянула-таки счастливый билетик. Мой муж оказался красивым мужчиной. Нет, не так. Он был ослепительным, потому что я зажмурилась, посидела так и снова осторожно приоткрыла глаза. Изображение никуда не делось, не стало витком больной фантазии, я все так же видела его профиль, пока муж стоял боком к двери и лицом к врачу и в нескольких метрах от меня обсуждал подробности моего домашнего восстановления. На меня он пока не взглянул.
Волосы у него темные, лицо мужественное, скульптурно вылепленное, брови прямые, густые. Высокие скулы, крепкая челюсть, слегка выступающий под ней кадык. Приличный рост. Плечи обтягивала серая рубашка с расстегнутым воротником, на бедрах сидели голубые джинсы. Такие мальчики в школе играют в позиции нападающего, я так и представила его в защите и с клюшкой для лакросса в руке, с яростно горящими глазами и искривленными в многообещающей ухмылке губами.
Я понимала теперь, почему вышла замуж. Я верила себе, двадцатилетней, в том, что без ума влюбилась.
Оставалось понять, как относится ко мне он.
Сначала я попыталась определить это по тону голоса Джеймса, односложными вкраплениями разбавлявшего журчащие рекой указания доктора. Раздражают ли его бесконечные условия, которые требуется теперь со мной соблюдать, разные полезности и необходимости, которыми нужно меня обеспечить? Я напрягала слух и так, и эдак, но тщетно, потому что низкий бархатистый мужской голос звучал неизменно мягко. На губах моего мужа играла снисходительная полуулыбка, как у человека, который понимает, что его пытаются уговорить, хотя он уже и так на все согласен, и просто из вежливости не прерывает собеседника.
Ничего странного тут, на первый взгляд, не было. В беседе с лечащим врачом мистер Джеймс Уорнот выглядел и вел себя, как нормальный человек, как любящий мужчина, готовый взять на себя заботы о больной жене. Но эта картинка не вязалась у меня с другим образом: любящие мужья звонят своим супругам и справляются об их здоровье, а не бросают на попечение врачей без личного телефона. Я помнила, как у мамы впервые стала пропадать подвижность ног и как отец суетился возле нее, возил на терапевтические процедуры, вскакивал по поводу и без, стоило ей заикнуться, что дует из окна или хочется чашку чаю. Он начинал названивать ей при малейшей задержке в кабинете врача и сходить с ума от волнения. Нет, я по-прежнему не решила, что из себя представляет мой муж.