Легенды нашего края. Байки у костра - Анатолий Агарков

Анатолий Агарков

Легенды нашего края. Байки у костра

Лукоморье

(притча-шутка)

Самое неизлечимое горе воображаемое.

(Мария фон Эбнер-Эшенбах)

Давно это было. В те стародавние времена, когда по окраинам государства Киевского голодными волками рыскали кочевые народы. Для защиты селян и собственного покоя посылал князь в порубежье ратников, заставы ставил. В бесчисленных стычках с вороватыми соседями, которых и соседями-то назвать стыдно, рождалась слава былинных героев и на крыльях молвы далеко разносилась по русским весям. На посадах слагали песни о них. Сам князь киевский Владимир Красно Солнышко пригласил с заставы к столу на именины лучших из лучших Алёшу Поповича, Добрыню Никитича и Илью Ивановича по прозвищу Муромец.

Византийский басилев посла с подарком прислал. Посол таксебешный перстней больше, чем пальцев, да борода крашена. А вот подарком угодил. Отменный дар баба голая, как живая, только из мрамора. Материал сей на Руси не сыскать, да и в Царьграде, должно быть, редкий настолько, что на руки красотке его не хватило. Не опечалился ущербу князь с бабы мраморной глаз не сводит, а на жёнку глянет свою да омрачится. Посла византийского чисто задарил и на пиру ему красно место, и медовуху в его кубок лично подливает, и девки княжьи для него пляшут, и скоморохи вертятся, и былинщики были поют.

А за боярским столом шепоток растёт. Ну, на то они и советники княжьи, чтоб серчать да завидовать. Подзывают княжью челядь и приказывают: «На стол дружинный медов не жалеть, а в пище ограничить». И покатилось веселье за последним столом.

Раздухарился Илья Иванович по прозванию Муромец:

 Всех перепью, всех поборю. Ендовы мало, и жбана мало дайте бочку осушу. Потом бороться желаю. Людишки слабы тащите медведей из зверинца княжьего.

 Уймись, Илюха!  теребит его за рукав Добрыня и гостям.  Вы не подумайте чего. Ну, десяток-другой мужиков сломает так что по пьянке не быват? А так он добрый уж поверьте мне.

И ну народ целовать. Сперва он девок, меж столов сновавших, ловил и в уста сахарные челомкал. А потом всех подряд почал.

Народишко-то поначалу нехотя отмахивался:

 Уймись, Добрынюшка. Будет тебе, Никитич.

А потом опасаться начал уж не поменял ли богатырь пристрастия к бабскому полу на противоположные? А Добрыню будто прорвало по рядам пошёл. Словит кого облапит и мокрыми губами к лику льнёт. Срамотно со стороны-то глядеть.

Тут Муромец таки допил поставленную бочку, да как хватит ею о стену палаты она вдребезги. Бочка, конечно палаты-то каменные. Щепками пирующих засыпало. Князь в то время посла упившегося в покои провожал, а боярам шибко досталось. Кинулись толстобрюхие в двери, а там Добрыня лапища расшаперил кого словит, сразу целовать. Это от избытка доброты у него чувства наружу пёрли, а народу-то невдомек.

Алёша Попович за шумком-то девку греческую под стол сволок и ну над ней измываться. Краса цареградская горда, на своём стоит, но и Алёшенька не зря богатырём слывёт титички мраморные с жопкой в глину измял, а потом поднапрягся и овладел-таки девкой. После сих трудов далеко не ратных на ней же и заснул богатырским сном.

Тем временем, грохнулся спиной на стол Илюха Муромский: оборола таки бочка меда богатыря не до медведей стало. Упал на стол сломал его. Стол дубовый да спина-то богатырская. Захрапел Илюха так, что ставенки жалобно запели: скрип-скрип, скрип-скрип.

 Люблю я вас, люди!  возвестил Добрыня опустевшей палате.

Да уж некому было слушать.

Положил Никитич щёку на длань богатырскую и задудел в ноздри погромче Поповича да потише Муромца.

В гнев ярости пришёл князь Владимир Красно Солнышко, обнаружив разгром гостевой палаты и надругательство над басилевым подарком. Приказал схватить упившихся богатырей, раздеть до срама, побросать в телегу да отвезть за Дикое Поле на берег сурожский, чтоб возврата им в Киев больше не было.

Три дня и три ночи длится богатырский сон. Три дня и три ночи насмерть перепуганные возницы гнали лошадей на окраину земли Киевской и далее. А когда пересекли ковыльные степи, бросили груз под сень дуба и поворотили коней в обратную дорогу.

Холодным языком облизал морской туман нагие тела, и проснулись богатыри. Осмотрелись подивились: пейзаж вокруг здорово поменялся. Это каким же ветром занесло их в края неведомые не только без доспехов, но даже и без исподнего? Ничего не поймут вспомнить тужатся. Решили пропились вдрызг да сбежали на порубежье.

В другое-то время было бы в квас лежать на песочке, вдыхая ароматы прибоя, и бесконечно болтать чай не мечом махать. Но сейчас. Они хоть и богатыри, но не в силах переделать открывшийся мир. А тут будто заново родились ни одежды, ни доспехов. На расстоянии, которое хватал глаз, нет никого, на ком бы можно было проявить свои амбиции богатырские. Грустно стало. Лениво гоняя вокруг дуба неторопливые мысли, богатыри незлобиво переругивались, отравляя воздух смрадом перегара. В основном на Алешу бородатые нападали принаряженный и в доспехах он выглядел несколько по-иному. Сейчас перед ними сидел белобрысый одуванчик и вызывал странные чувства.

 А так ли уж ты силен, каким хочешь себя показать?

 Скорее хвастлив да уверток ведь хитростью, признайся, извел ужа из Тугарина.

 Чего прицепились?  отбивался Попович.

Илюха голову к нему поворотил:

 А может ты что у князя натворил? А ну, признавайся!

 Ничего я там не творил,  покраснел поповский сын.  Вечно вам что-то блазнится.

 Алексей,  Добрыня могучей лапой придавил молодое плечо.  Ты меня не обманешь: я тебя знаю хорошо. Ну-ка, рассказывай

 Ничего я там не творил. Просто, пока вы меды распивали, я с девкой мраморной забавлялся. Ругайтесь теперь, коль самим не дано красу бабскую познать!

Богатыри насупились как это в голову ему пришло? Поистине Алешенька-молодец кладезь сюрпризов! Надо бы отвезть похотника на княжий суд и милости сабе попросить.

 Так и пришло,  оправился от смущения Попович.  Я-то думал, она живая, только упертая сильно.

Молодой богатырь принялся безудержно болтать, описывая свое любовное приключение под княжьим столом с басилевым подарком. Старшие морщатся ну, просто степняк поганый, у которого баба вместо вещи!

 Как теперь жаниться-то думашь?  на полном сурьезе спросил Илья Муромец.

 Да рази князь за такого отдаст?  усомнился Добрыня.

Попович вытаращил глаза.

 Чего? На девке-то мраморной?

 А как сильничал немраморная была?

 Дак она ж безрукая как в хозяйстве с такой?

 Твои дела,  был суров суд Добрыни.

 Все, решено!  сказал Илья Муромец.  Едем в Киев сватами.

 Фигушки!  Попович изладил пальцами неприличный жест.  Вы поезжайте, я тут останусь.

 Оставайся. Князь отдаст сюда притараним невесту твою,  не уступал Илья.

 Как же ты здесь один будешь жить? Чем питаться станешь?  переживат Никитич.

 А вот так и буду,  сделав ладони лодочкой, Попович заорал во всю мочь.  Эй, кто-нибудь! Дайте пожрать человеку!

И тут же на нижнюю ветку могучего дуба спрыгнул котяра черный:

 Нет никого тут кроме меня. Желудей без скорлупок хочешь отведать?

 А ты кто такой?  опешили богатыри.

Тот отвечает тихо и немного торжественно:

 Кот Ученый.

 Ух, ты!  встрепенулся Попович.  Что-то я слышал от батюшки о дубе, на котором цепь златая, про кота Ученый, потому что балакашь по-нашему?

Кот степенно кивнул.

 А де сэпь?  поинтересовался Илья Иваныч.

 Вот и спрятал от лихих глаз.

Тут Добрыня:

 Слушай, кис-кис, желудей не надо ты нам медовухи изладь.

 Не хватило вам на пиру?

 В том-то и дело, что сушняк после пиру.

Во взгляде дубового жителя появилось нечто упрямое.

 Не зря я зовусь Котом Ученым кое-что понимаю в жизни этой. За столом на княжьем пиру да в битве с оружием в руках вы богатыри. А повернись к вам судьба, ну, вот как сейчас и вы сразу никто, и зовут вас никак.