Алексей Эрр
Сказка о сказке
Часть первая
I
Ну что, видишь?
Не-а. Ни-вижу. Ти-мноо.
А меня видишь?
Тиибя? Даа, виижу.
И я тебя. Вот. Значит, не темно!
Второе Облачко не сразу ответило, оно вообще неторопливое было, слова растягивало и всегда о чём-то думало неспешно.
«Странно, да. Небо тёмное, не видать ничего. Только далёкие звёздочки где-то там, будто светлый песок по небу рассыпали, а Темнота густая вокруг. Только первое Облачко вот оно, рядом шевелится, подбирает ватные края»
А ещё, смотри! Смотри. Вон там! Яркий! чуть не закричало Первое.
Ну чего-о смотри? Где-е там?
Смотри! Вот, у края. Лучик бьётся.
Ну чего-о ты кричишь так? В ухо прямо.
Второе Облачко повернулось на другой бок, чтобы получше разглядеть, что там за Лучик бьётся у края Земли?
Ну да, вижу. Только он погас чего-то, сорвался. Может, сил не хватило?
Да, вздохнуло Первое, сорвался. Сил не хватило.
* * *
Сверху, где облачка плыли, хорошо было видно: Лучик был маленький, слабенький. Но зато храбрый! Темноты не боялся. Очень храбрый он с разбегу вскакивал на край земной и цеплялся за него своими ручками-лучиками и ножками-лучиками. Но за край не мог перебраться Темнота не пускала. Она просто огромной была, во всё небо. И ленивой рукой смахивала Лучик назад, шептала ему: «Брось ты, дурачок. Лети, откуда прилетел. Здесь моё-о царство, а тебе, глупый, дороги не будет»
Так шептала Темнота, шептала, а время тем временем шло, незаметно так. И Темнота, хоть и большой была во всё небо, но как-то вдруг поняла, что это её время идёт, и не просто идёт уходит. И оттого расстроилась, перестала быть густой и чёрной.
Это не все знают, но я вам расскажу: когда Темнота расстраивается, по ней полоски начинают бегать. Разные полоски серые, жёлтые, красные разные, и все от расстройства. Но если не знать этого секрета, можно подумать, что никакая Темнота не расстроенная. Что она, напротив, о чём-то приятном мечтает будто не Темнота она тёмная, а Зебра цветная, что пасется на звёздных полях и ловит губами вкусные кометы в ледяных стаканчиках
Только в ту минуту, когда началась наша сказка, Темнота ни о чём не мечтала: ни о зебре, ни о вкусных кометах ни о чём. Ей тогда ужасно грустно было, а потом так грустно стало, что ничего больше она не сказала. Просто махнула большой рукой и прочь пошла. А что она могла? Её время вышло.
И тогда Лучик, гордый, будто сам её победил, снова вскочил на край земной, осмотрелся, сверкнул золотым глазом и дальше полетел дальше, как блестящая стрелка. А за ним другие лучики полетели над серыми камнями, над синей травой. А потом, чуть повернулся край земли, и все лучики как с горы побежали, запрыгали, словно зайцы. Да, так и запрыгали. И самый первый первым же превратился в зайчика солнечного. За ним и другие превратились, обычное дело.
И тогда серые камни стали белыми, а синяя трава зелёной. А если приглядеться пятнистой, по ней, наверное, миллион солнечных зайцев носился, как светлая туча. А в этой туче прыгали совсем маленькие зайчишки. И побольше зайчата. А были такие зайчищи солнечные, что увидел бы кто испугался. Только в те минуты ещё некому было пугаться, да и нечем, ни один глаз ещё не был открыт. Даже у птиц, что вяло шевелили крыльями и перья топорщили, влажные от росы. Хоть и знали они пришла пора просыпаться! но притворялись, что ничего не знают, молчали и дремали сладко.
* * *
А потом в тишине вдруг раздался негромкий Бабах. Негромкий, еле слышный, в старом городе и пострашней были Бабахи, поогромнее этого. Но птицы всё равно встрепенулись и правый глаз приоткрыли. Приоткрыли правый, моргнули два раза и левый расклеили. И вдруг как взорвались! кричать стали и судачить, что это за Бабах сегодня такой странный случился. Громче всех взрослые птицы шумели, они были большие, у каждой своё слово, и лезли они с ним не по очереди, а все сразу. За ними птицы поменьше клюв раскрывали, да редко им удавалось словечко сказать. А мелкие птенцы лишь подпрыгивали, очень хотели хоть пискнуть хоть что-нибудь, только им воли никто не давал! Вот ещё, мелких в спор пускать, пусть поживут, подрастут, ума наберутся, а потом уж и в серьёзные разговоры лезут, если пустят их, мелочь такую! Га-га-га-га-га!
И Птибудошт, старый чудный город, сквозь утренний сон слушал птичий вздор и сам просыпался. Просыпался, как все старые города просыпаются, не спеша. Его добрые горожане потягивались, позёвывали, уже собирались вставать, но потом снова зарывались в мягкие подушки и прятались под одеяла, чтобы ещё чуть побыть в неге и тепле. Но птичий гомон за окном не стихал, всё громче становился, будто в Птибудоште жили одни птицы. Они трещали, кричали, даже звенели, как сто тысяч будильников, и потому руки добрых горожан снова вылезали из одеял и нехотя их отворачивали, а ноги ещё дальше одеяла отпихивали, к самой стене. Потом ноги сползали с тёплых простыней, босые пятки тянулись к полу, шарили, искали тапочки, прятались в них и шли к тёплой воде. Вода умывала уши и щёки, брови, подбородки. И глаза, конечно. Чтобы те поморгали, сбросили с ресниц чистые капли и улыбнулись сами себе. Себе и всему вокруг, что взгляду встретится.
И не зря! В старом городе было чему улыбаться: все комнатки были чистенькие, уютные, на подоконниках цветочки, на окнах занавески с цветочками. А за окнами было видно, как просыпаются улочки, переулки. Или уже проснулись. Потому что у некоторых добрых горожан утро начиналось совсем рано: пока все ещё лежали в тёплых кроватях и посапывали в мягкие подушки, и птицы ещё не кричали, зайцы не прыгали, этим некоторым уж некогда было, не до сна. Они с первым солнечным лучиком вскакивали с постелей быстро-быстро, без всякой дрёмы и неги. Одевались ещё быстрее и принимались за работу. Надо было затопить печи, испечь свежий хлеб, молоко разлить в бутылочки и свежие газеты положить в почтовые сумки. А ещё надо было открыть витрины магазинчиков, лавочек, кофиков, смахнуть пыль и навести блеск, чтобы в тот самый миг, как зазвенит дверной колокольчик, всё внутри так и сверкало, и блестело. И колокольчики просыпались тихо, но быстро. Они неслышно шевелили язычками, готовили нежный перезвон и нетерпеливо гадали, кто же сегодня первый к ним придёт, первым заглянет в дверь?
II
В тот ранний час все колокольчики молчали, а один не молчал. Это был очень бойкий колокольчик, бронзовый. Лет десять назад, чуть больше, его выковал Лео, лучший кузнец во всём Птибудоште. Весь город просил его сделать самый чудесный колокольчик на свете, с удивительным нежным перезвоном. Кузнец был не робкой души человек, но весёлый, и в работу вложил всю душу. Вот и колокольчик получился нежный, весёлый и вместе с тем неробкий. Потому он и позвякивал в ранний час, когда другие молчали.
Вы, наверное, догадались, что такой необычный колокольчик должен висеть у дверей необычного дома, да? Так оно и было. Домик, где висел колокольчик, был не просто домиком, это был кофик маленькое кафе. Маленькое, но не простое. В Птибудоште этот кофик каждая кошка знала, каждая собака, каждый ребенок и его родители тоже знали. Все его знали и любили. А почему мы об этом скоро расскажем.
Бойкий колокольчик он висел в самом центре старого города, а кофик там стоял, в самом центре, почти. Вот если бы кто превратился в птицу и поднялся высоко-высоко, он бы увидел, что сверху Птибудошт похож на круг, круг этот неровно делит река, а как раз посередине круга лежит большая площадь. На краю площади стоит ратуша, напротив неё домик, тот самый домик или кофик, про который вы уже знаете. Вот и получается, что колокольчик тоже висел в самом-самом центре. Почти.
Впрочем, не так это и важно: ведь с высоты смотреть не много увидишь. С высоты и колокольчик казался маленькой точкой, а сам кофик был как зелёный квадратик, не больше, не лучше. Но на деле всё было не так. Вот если бы кто перестал быть птицей, спустился с высоты и попал на городскую площадь, он бы сразу увидел много занятного. Например, что весь кофик утопал в винограде. Не буквально, конечно, это только так говорят, а кофик утопать и не думал. Просто вокруг него стояла высокая ограда из цветных деревянных плашек, а по этим плашкам вился зелёный дикий виноград такой густой, что листья совершенно закрывали кофик. А по виноградным стеблям ловко прыгали настоящие белки они прибегали сюда из соседнего парка. Рыжие, с чёрными подпалинами. Такое в городах нечасто встретишь.