Каждое лето Джексон отправлялся в другой мир: на ферму сестры своего деда в сельской местности штата Джорджия. «Мы со всеми ее детьми бегали по грунтовым дорогам, ощущая полную свободу», вспоминал он. Он наблюдал, как братья его деда трудятся на полях до изнеможения, действуя медленно и эффективно. Он видел, что они придерживаются строгих моральных принципов, но по выходным выпивают. Он смотрел, как коровы и куры занимаются своими естественными делами. Вскоре и он тоже начал так делать.
«По другую сторону леса от нас жила семья с дочерями, мы все встречались у одного ручья и купались голышом, говорит он. Мне было лет 10 или 11. Думаю, паре девочек было лет по 1415, так что именно тогда это и произошло. Мне были интересны девчонки, и точка. Толстые, худые, высокие, низкие, уродливые, красивые лишь бы они были готовы сделать это».
Там, в Чаттануге, все чернокожие, казалось, знали друг друга: «Для чернокожих было всего две школы», вспоминает он. Многие из учителей Джексона раньше учили его мать, ее братьев и сестер. Они знали, что он должен поступить в колледж, и поэтому, когда другие дети учились составлять предложения, ему разрешалось уйти в другой конец комнаты и читать «Беовульфа»[22] и Шекспира.
Джексон не болтался на улице с другими детьми. Когда его друзья начинали строить планы, которые могли закончиться неприятностями, он шел домой. Он знал одно непреложное правило: не позорить свою семью. Если бы он каким-то образом оказался в тюрьме, он был уверен, что родные его бы навещали, но не стали бы делать ничего, чтобы вытащить его.
Днем 1 февраля 1960 года четверо первокурсников Государственного университета Северной Каролины (альма-матер тети Эдны) вошли в универмаг Woolworths в Гринсборо, штат Северная Каролина. Они взяли несколько мелочей зубную пасту, расческу, а затем сели за буфетную стойку магазина и попросили, чтобы их обслужили. В таких заведениях тоже была сегрегация: белым разрешали садиться за стойку, в то время как чернокожие должны были оплачивать покупки только стоя. За то, что эти четверо сели за стойку, их могли арестовать, применить физическое насилие, возможно даже убить. Они отвоевывали собственное достоинство у расистской системы, которая каждый день пыталась его у них отнять. Один из них, Франклин Маккейн, спустя годы рассказывал: «Почти мгновенно, присев на простой дурацкий табурет, я почувствовал такое облегчение. Я ощутил такую чистоту, и мне показалось, что этим простым действием я обрел частичку мужественности».
Сотрудники отказались их обслуживать и закрыли весь магазин раньше времени, а четверо молодых людей вернулись в кампус, чтобы рассказать сокурсникам о случившемся. С каждым днем к Woolworths приходило все больше протестующих: через три дня их были уже сотни. Это движение вдохновило десятки других сегрегированных городов на подобные сидячие забастовки, в том числе Чаттанугу. 19 февраля чернокожие ученики из средней школы Ховарда начали мирно садиться за буфетные стойки в магазинах в центре Чаттануги. Движение росло, пока через пять дней на центральных улицах города не появились тысячи людей, черных и белых. Мэр Чаттануги П. Р. Руди Олджиати приказал очистить улицы, а пожарные направили шланги на толпу: к стыду, это был первый южный город, который вот так расправился с протестующими за гражданские права, но не последний.
Демонстрации продолжались в Чаттануге до августа, когда буфетные стойки были объединены во всех городских закусочных. Три года спустя были объединены все общественные объекты в городе. Движение с сидячими забастовками имело аналогичный успех по всему Югу и стало важной вехой на пути к ликвидации сегрегации на национальном уровне в соответствии с Законом о гражданских правах 1964 года. Кроме того, они непосредственно привели к созданию Студенческого координационного комитета против насилия (SNCC). Он стал центральной национальной организацией студентов колледжей, борющихся за гражданские права.
«Я участвовал, сидел за буфетной стойкой, говорит он. А когда появлялась полиция, просто убегал!»
Джексон, которому было всего одиннадцать лет, принимал участие в сидячих забастовках, но никому в своей семье об этом не говорил.
Когда Джексон перешел в седьмой класс, у него было несколько одноклассников, которым было по 17 или 18 лет: по сути, это были взрослые мужчины, но они только что окончили исправительную школу и все еще оставались на уровне младших классов. «Они забирали у нас деньги или заставляли делать за них домашние задания», говорит Джексон. Но, к его удивлению, они защищали его, если на улице ему кто-то докучал: «Сэм с Лукаут-стрит? Да, я его знаю. Я знаю его маму. Оставь его в покое».
Вот как на это смотрел Джексон: «Моя работа заключалась в том, чтобы ходить в школу и приносить домой хорошие оценки. Я был в списке отличников, я плавал, бегал и делал домашние задания. Я не засиживался допоздна. Меня больше беспокоило, с какой реакцией я столкнусь дома, чем давление сверстников».
Когда Джексон перешел в среднюю школу Риверсайда, он по-прежнему оставался заучкой, но иногда по субботам допоздна гулял, и, когда семья шла на воскресную службу в Объединенную методистскую церковь Уайли Мемориал, было заметно, что у него красные глаза. «Мы пили пиво, как газировку», говорит он. Мама ясно дала понять, что ему нельзя пропускать церковные службы. Компромисс был найден: он надевал солнечные очки.
Как и многие другие выдающиеся ученики старших классов до и после него, Сэм проводил свое время на внеклассных занятиях. Он участвовал в организации модели ООН. Он играл на трубе, флейте и валторне в марширующем ансамбле; он знал, что у него был отличный стиль игры, когда выступал с оркестром на поле, но еще он знал, что это не самое крутое занятие. Он соревновался в плавании и бегал с барьерами в команде по легкой атлетике. «Я точно не привлекал красоток, жаловался он. Популярность ко мне пришла, потому что я был смешным». Но тем не менее он был достаточно популярен, чтобы его выбрали президентом выпускного класса.
Когда Джексон рассказывает о своем детстве в условиях сегрегации, он часто пытается отмахнуться от этой темы, подчеркивая счастливые моменты и преуменьшая то, как она на него повлияла. Но «Внутри меня кипел гнев, признает он. Так случилось из-за того, что я рос в условиях угнетения в сегрегированном обществе. Все детство я видел места "только для белых", а дети, проезжая мимо тебя на автобусе, кричали: "Ниггер!" Тогда я ничего не мог с этим поделать. Я даже не мог высказать кое-что из того, что меня злило, меня бы убили. Но у меня была собственная мечта. Я был полон решимости выбраться и сделать так, чтобы семья гордилась мной».
Семья Джексона хотела, чтобы он сделал «продуктивную» карьеру: по сути, это означало стать врачом, юристом или, возможно, учителем. В Чаттануге не было чернокожего педиатра, поэтому мама надеялась, что он восполнит этот пробел. Джексон тем временем хотел уехать как можно дальше от Теннесси. Он был кандидатом на поступление в Военно-морскую академию в Аннаполисе, а также подал документы в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, Калифорнийский университет в Беркли и Гавайский университет. «Я прочитал слишком много книг о мире и очень хотел его посмотреть», говорит он.
Когда мать узнала, что Джексон записался на корабль торгового флота, она приняла решение за него. «Мама решила, что я буду учиться в колледже Морхаус[23] в Атланте, сказал он, и я поступил именно туда».
2
Настольная лампа (с лампочкой)