Я купил сосиски с макаронами, и даже сдача еще осталась. Я бы мог, конечно, купить ещё какой-нибудь сникерс или булку с творогом, но решил, что лучше оставлю эти деньги в куртке до лучших времён. На улице становилось холоднее с каждым часом, хоть ветер немного стих. Дугообразные фонари освещали жёлтым светом улицы, создавая настоящую дорожку из прожекторов, ведущую к дому. Хруст снега под ногами добавлял к атмосфере загадочности и даже уюта. Свет в окнах делал мрачные кирпичные коробки не такими уж и мрачными, если задуматься: в каждой квартире своя атмосфера, своя жизнь. Сев на лавочку, я задрал голову наверх, чтобы ловить лицом падающие снежинки. Они опускались медленно, будто кружась в вальсе. Затем неподалеку я увидел детскую площадку со старыми советскими качелями. Они, как и все, были спаяны из железных труб, а само место, где сидели дети, было очень узким, да и вообще, это была пара деревянных досок, покрашенных в один с трубами цвет. Слева от качелей стояла карусель. Шпана садилась на четыре лавки: держась за поручни, ребята ногами раскручивали себя, отталкиваясь от земли. Я решил сесть на те, на которых надо раскачиваться. Шатаясь взад-вперёд, я непроизвольно чертил ногами на земле две дуги. Болты и гайки издавали режущий ухо скрип, который при движении качелей менял тональность. Кажется, даже в таких вещах, как ржавая карусель, находится мелодия, способная успокоить. Перед глазами была жёлтая труба и свет от фонаря, сквозь который пролетали снежинки, а наверху чёрное закатное небо. Передо мной была небольшая дорога и припаркованные машины, где-то старые, где-то новые, была даже парочка дорогих иномарок. Виднелась протоптанная тропа, ведущая с площадки к жилым домам.
Пока я качался, снег начал смешиваться с мокрой землёй, становясь коричневым. Снежинки падали мне на лоб и щёки. Вот оно. Обожаю это состояние. Вокруг тебя всё двигается неспеша, своим чередом, либо и вовсе стоит на месте. Нет никакой суматохи, нет чего-то сбивающего с толку, нервирующего или напрягающего. Просто обычная пустая улочка, тишина, хруст снега в ушах и влага на лице. А главное всё такое естественное, родное. Даже если ты сейчас сделаешь что-то глупое, например, кинешь кирпич в машину или запустишь в небо петарду, разобьёшь окно, то ничего не произойдёт: снег будет идти так же медленно, ночь не сменится днём, на улицах будет по-прежнему пусто одним словом, ничего. И в такие моменты я часто у себя в голове ставлю некую печать. Некое завершение этапа, словно ты уже написал в письме всё, что хотел, и когда нечего добавить, ты ставишь эту печать и посылаешь конверт с письмом, а кому не важно. Важно то, что ты прожил этот этап. Он тебя изменил: в лучшую или худшую сторону не имеет значения, ведь ты не стоишь на месте. Перемены пришли, и ты к ним привык, даже если они незаметны. Снег продолжал падать, машины иногда проезжали мимо площадки, освещая фарами дорогу. Всё вновь стало безмятежным и спокойным. Не могу сказать, что что-то важное сегодня произошло: моя жизнь была слишком скучной для ежедневных приключений. И всё же это не мешало мне уединиться с тишиной. Скрип, скрип, скрип
Глава 2
Оказавшись в подъезде, я наконец-то начал чувствовать уши. Мне было по-прежнему очень холодно, однако тускло горевшая советская лампочка, висящая на проводе, и окрашенная в зелёный стена вели меня вверх по лестнице вдоль покрытых лаком перил. Мысль о горячем чае давала мне силы, чтобы идти вперёд. Треснувшая плитка на полу покрылась слоем слякоти, и даже коврик при входе, о который я старательно вытер ноги, не сделал подъезд чище.
Уверен, даже на пятом этаже было слышно, что кто-то вошёл в подъезд. Лифты в пятиэтажных домах никогда не строили, но вот пространство для них почему-то оставалось. Позолоченные медные номера квартир висели либо слева от двери, возле звонка, либо прямо на ней. К примеру, дверь, которая была слева от почтовых ящиков: цифры давно стерлись, стали обшарпанными. Теперь это просто кусок металла, который медленно начинает ржаветь. Дверные глазки смотрели друг на друга, будто следя за соседом напротив. Надо бы обратиться в жэк, чтобы сделали ремонт перил: за них просто опасно держаться, и любой дурак может упасть в эту бесполезную яму, куда народ любил складывать мусор, но не любил его выносить. По идее, здесь должны были построить лифт, но проект быстро свернули, осталась только открытая шахта. Почтовые ящики висели прямо перед ней: металлические плоские коробки с небольшими прорезями в три ряда, наполненные письмами, рекламными буклетами и извещениями об оплате ЖКХ. Я достал маленький ключ и открыл почтовый ящик под номером 26. Ключ вошёл легко, а вот сам ящик открывался туго, пришлось надавить у замочной скважины. Раза три дёрнул, но всё равно этот ржавый гроб не хотел открыться. Чуть ли не сломав дверцу, я наконец открыл ящик, и в моих руках оказалось две рекламных листовки.
ВАМ ОЧЕНЬ КРУПНО ПОВЕЗЛО! С 24 ПО 31 ЯНВАРЯ ВЫ МОЖЕТЕ ПРИНЯТЬ УЧАСТИЕ В ЛОТЕРЕЕ
Я закатил глаза и вздохнул. Смяв в руке глянцевый кусок бумаги, выбросил в коробку для мусора в шахту. Может, второй флаер будет более интересным?
ЗА ТЕХНОЛОГИЯМИ БУДУЩЕЕ! НАБИРАЕМ ГРУППУ ПО ОБУЧЕНИЮ ПРОГРАММИРОВАНИЮ В ШКОЛУ К ОЛЕГУ ВОЛКОВУ. УЖЕ ЧЕРЕЗ МЕСЯЦ СТАНЬТЕ КВАЛИФИЦИРОВАННЫМ СОТРУДНИКОМ СФЕРЫ INFORMATION TECHNOLOGY С ЕЖЕМЕСЯЧНОЙ ЗАРПЛАТОЙ ОТ 20 000 РУБЛЕЙ
Вот это уже другой разговор. Аккуратно сложив флаер вчетверо , я сунул его в карман своих широких джинсов. Я почти закрыл ящик, но вдруг мельком увидел белый край конверта у задней стенки. Открыв заново дверцу, я обнаружил письмо. Заклеенное, с маркой, адресом и печатью настоящее письмо. Но кому? Взял его в руки и прочёл адресат.
МОСКВА, УЛ. ИГРАЛЬНАЯ, Д. 4, КВ.26, ПОЛЯНСКОМУ М.А. от ЛЕНИНОЙ М.Д.
Я положил его в карман и стал в темпе, чтобы согреться, подниматься на четвёртый этаж, пробегая пролёт за пролётом. Давно пора бы сделать ремонт в подъезде: стены выцвели и испачкались, перила шатаются, штукатурка с потолка сыпется. Вот бы кто предложил инициативу, дело бы сдвинулось с мёртвой точки. Деревянная дверь в мою квартиру открывалась очень туго, с продолжительным оглушающим скрипом, так что всегда приходилось прилагать усилия, чтобы попасть домой.
Коридор был тускло освещен болтающейся на проводе лампой точно такой, как в подъезде. Трещины, ободранные обои, запах плотно стоящей пыли, скрип паркета всё отбивало желание есть, но только не у меня. Я разулся, прошёл в комнату соседа, положил на стол письмо и радостный отправился на кухню готовить купленные в магазине продукты. Советская кастрюля с рисунком улыбающегося ёжика и чёрным дном пришлась кстати. Из крана полилась ржавая жидкость, а это значило, что нормальной воды ждать ещё день или два. От досады я небрежно швырнул продукты куда-то в сторону. Забавно, что она немного проскользила, прежде чем упасть плашмя на стол. Даже лапшу и пюреху не заваришь в кипятке: в квартире что, совсем нет еды? В холодильнике ничего не было, кроме аптечки. В небольшом пластиковом вёдрышке от йогурта лежал единственный кухонный нож. Дешёвая рукоять, тупое лезвие, кончик и вовсе смотрел влево, зато хоть не зубами режем продукты. Открыв пачку сосисок, я развернул кресло спинкой к окну, сел так, чтобы можно было смотреть на улицу, освободил одну сосиску от полиэтилена и начал жевать. Как по мне сплошная резина, но на безрыбье
Часы показывали восемь вечера. За окном давно стемнело, а свет включать мне было лень. В темноте тоже можно поужинать. В этом есть нечто особенное, даже сакральное. Не успел я дожевать половину сосиски, как меня напугал резкий громкий хлопок двери. Тяжёлые шаги приближались к кухне. Это был Матвей, который на ходу стряхивал снег со своей шапки и раздевался.