Да, что скрывать, вздохнула Анна, прохиндеев среди наших хватало, особенно они развелись в последние годы советской власти. Прямо на ходу подметки рвали Раньше говорили: смелось города берет. А у нас получилось не смелость, а наглость и бесстыдство. А твой папаня чем торговал? с ехидцей спросила игуменья.
Мой папа военный летчик-испытатель.
Прости, деточка, прости меня, злоязыкую, всё не успокоюсь, очень искренне сказала матушка Анна. Летчик-испытатель это не шутки, это настоящий человек, без подделки. Прости меня, Господи! Матушка Анна троекратно перекрестилась, и тут Ирина впервые обратила внимание, что на широком отечном запястье попутчицы висят короткие четки с черными камешками.
Я, Ирина, была секретарь райкома по идеологии. Но это ты не поймешь, сейчас идеологии у вас нет. Большое удобство для жуликов. Поэтому ее и нет.
Матушка Анна, включите хоть утюг и оттуда услышите, как всё у нас хорошо и прекрасно, а вы говорите нет идеологии. С утра до вечера по телеку барабанят.
Ты, деточка, не путай пропаганду с идеологией. Идеология это шкала ценностей, духовных ценностей и перспектив развития общества. Идеологии у нас нет. Ладно, давай о чем-нибудь другом.
Вот вы едете в новый монастырь, а там ведь есть игуменья, значит, вас будет две?
Нет, две не будет. Я за штатом, и у меня никаких служебных полномочий, а зваться я буду игуменьей это так. Вот ты учительница, по книжке твоей английской вижу английского языка. Так?
Ирина кивнула в знак согласия она ведь к своей профессорской зарплате, действительно, еще и подрабатывала репетитором То, что игуменья увидела в ней учительницу английского, было правдой, хотя и не всей она еще давала уроки игры на игры на гитаре ведь на одну профессорскую зарплату сейчас семью не прокормишь.
Так вот, продолжала игуменья, а теперь вообрази, что ты не училка, как вас детки зовут, а профессор. Да, профессор, но уже не читаешь лекции, потому как по старости тебя за штат вывели, а почетное звание профессора за тобой остается на всю жизнь. Понятно?
Понятно, смутилась Ирина, которой уж очень не хотелось козырять перед игуменьей своим профессорством.
Помолчали под стук колес. В дороге со случайными попутчиками и говорить, и молчать легко.
А вы до того, как в свой райком пошли, были фельдшером?
Да, я фельдшерско-акушерскую школу окончила, ну, это ты слышала. С первого курса много подрабатывала в роддоме, а с третьего стала в училище комсоргом, ну, и пошло-поехало. После училища сразу направили меня в Москву в ВКШ Высшую комсомольскую школу Вишняки-Владычино, может, слышала?
Нет, как-то не приходилось.
Я детдомовская, к общественной жизни привычная.
А родители? робко спросила Ирина.
В войну погибли, я их не помню. Так что я с мальства общественная. А как в монастырь пошла? Это длинная история вот заедешь когда-нибудь меня проведать, тогда и расскажу.
А насельницы это кто?
Монашки.
А послушницы?
Это кандидатки в монахини, их берут с испытательным сроком на один год. Дают послушание работу.
А трудницы кто? А то я слышать слышу, а знать не знаю.
Трудницы это которые приезжают в монастырь поработать, кто на время отпуска, а кто на субботу и воскресенье.
А такие есть?
Сколько угодно. У меня одна трудница Нина Михайловна замечательный врач, настоящий, больничный всегда приезжает и всем готова помочь в любую минуту, всех выслушает, всех, кого надо, простучит, леченье назначит.
Помолчали. Игуменья Анна перебирала четки. И время от времени взглядывала на Ирину из-под широких седых бровей, хотя и выцветшими, но всё еще как будто бы молодыми глазами человека в ясном уме и твердой памяти. Смотрела, смотрела и наконец сказала:
Я вот смотрю на тебя сейчас, Ирина, и вижу в душе твоей свет новый, тайный. Он мало к кому приходит, ты его береги, но молчком. Поняла? И ни слова, ни полслова про свой интерес он у тебя настоящий.
Хорошо, дрогнувшим голосом, чуть слышно проговорила Ирина, застигнутая врасплох тем, как точно угадала игуменья состояние ее души.
А «свет» и «свят» один корень
Не знаю. Может, и один, сказала игуменья.
Помолчали.
А зачем человек из Рерихов в ваш монастырь приезжал? спросила Ирина, чтобы перевести разговор.
А он ко мне приезжал. Говорит: земля слухом полнится, что вы целительница. А я ему: да какая я там целительница просто фельдшер-акушер, ну, кое-когда кое-что еще и душой угадываю только и всего. А народу много не надо, народ чуда хочет другой надежды у народа нет. Вот всякая малость и кажется людям целительством, особенно женщинам, так и про меня говорят. Не от того, что я такая, а потому, что у людей надежды очень большие. Думаю, что они и спасут Россию. Вера, Надежда и Любовь другой защиты у нас нет.
Помолчали. Игуменья прилегла и вмиг заснула, а минут через пять-семь проснулась, села и сказала:
Конечно, и мы не ангелы были, но не такие пустые и смрадные, как эти. И лицемерие было, и ложь, и доносительство, всё было, но мы хоть на словах призывали к хорошему, а эти первым делом слово рушат, наверное, их большие командоры знают, что «вначале было слово», вот и пихают свою английскую писанину куда ни попадя. Далеко смотрят, черти склизкие, да Россия всё равно вывернется, я это знаю, как «Отче наш».
Вагон сильно качнуло.
Как на стрелках кидает, сказала игуменья, дорогу пора ремонтировать. И неожиданно добавила: А я в миру веселая была, три раза замуж выскакивала, а деток Бог так и не дал.
Хм улыбнулась Ирина. И я третий раз замужем. Бывают же совпадения кому расскажи, не поверят!
А как же, сказала игуменья Анна, на совпадениях мир держится. А не поверят те, кто жизни не знает, чего с них взять. А то, что мы с тобой по три раза выходили, это и не наша вина. Правда, я всегда как-то впопыхах выходила и не то что бы через силу, но и не то что бы даже не могу сказать как как-то так, мимоходом: раз и в дамки. Да-а, мимоходом. Всю жизнь бежала-бежала и всё наспех, всё мимоходом, всё некогда было остановиться и оглянуться, как-то так пока в монастырь не ушла. А родную душу встретить большая удача, мало кому дается. А обоюдную родную вообще редкость, может, на сто тысяч раз бывает. Но мы об этом уже говорили. Да, так я сейчас думаю. Не по чину мне так думать, а я так думаю. Прости меня, Господи! Матушка Анна троекратно перекрестилась.
Спасибо, сказала Ирина, вы первая так мне говорите. Спасибо.
Не переживай, деточка, не мучайся. Если дал тебе Бог новый свет в душе, не пренебрегай им. Всё приходит и всё уходит. На всё воля Божья. Спой лучше мне что-нибудь хорошее. Я когда-то в казачьем хоре пела, я ведь с Дона. Эх, молодцы донцы́!
А я родилась на Кубани. У вас донцы́, а у нас кубанцы́. Я тоже когда-то в вокально-инструментальном ансамбле пела.
Так спой.
Люди спят, ничего?
А ты тихонько не вполголоса, а хоть в четверть у меня слуховой аппарат швейцарский, я услышу. Спой тихо-тихо.
Ирина собралась с духом и запела:
По Дону гуляет,
По Дону гуляет
Казак молодой.
А дева там плачет,
А дева там плачет
За быстрой рекой
Ирина знала, что эта казачья песня может быть хороша и без инструментального сопровождения, а капелла.
Игуменья хорошо слышала чистый голос Ирины, а под полом вагона четко стучали литые колеса:
Донцы́!
Кубанцы́!
Донцы́!
Кубанцы́!
Спасибо, уважила, сказала игуменья, выждав, когда в желтоватом сумраке вагона растаяли последние звуки песни. Славно ты поешь, а я так уже не могу.
Но ведь могли.
Могла, уверенно сказала игуменья, и ее большое лицо осветила почти молодая улыбка. Могла!
Я два раза в неделю этим поездом езжу, и одна попутчица испанскую поговорку мне сказала: «Никто у меня не отнимет то, что я уже станцевал».
Хорошая попутчица, молодец. И поговорка правильная, за это тебе еще раз спасибо.
Матушка, заглянула в отсек проводница, через десять минут ваша станция.