Одни роботы делали железный каркас, другие клали на него прочную пленку, которую другие роботы тут-же заливали специальным составом, моментально каменевшим на глазах. Иногда этот человек отрывался от работы, что-то думал, затем снова бегал пальцами по воздушному чертежу, и некоторые детали, поверхности тут-же сносились, и через несколько минут приобретали иные формы. Этот человек, довольно молодой, совсем не стеснялся своих выпавших на макушке волос. Так ходят люди далеко в годах. Обычно люди его возраста мажут темя мазью, от которой волосы снова вырастают, и куда гуще, чем раньше. Хотя бывает и наоборот, люди с волосами мажут голову, чтобы волосы выпали, и ходят так с голыми головами пока не надоест, и им снова захочется отпустить волосы. А этот, очевидно, ничем свою голову не мазал. Ветер трепал его клочья волос, которые полукругом окружали безволосую блестящую макушку, а он радостно водил пальцами по чертежу. Этот человек строит жилище для нас, маленьких жителей планеты Земля. Скоро наш новый дом Дом Для Ребенка будет гармонично вписан в местность возле Триполиса, и его совсем нельзя будет отличить от соседних гор.
Старый Дом Для Ребенка был похож на огромного белого броненосца, спрятавшего голову в панцирь, на котором, словно леденцы, были разбросаны окошки с разноцветными стеклами, в точности повторяющие карту крупных звезд висящего над ними неба. Броненосец этот стоял на четырех небольших горках, прочно вцепившись в их верхушки четырьмя лапами-стояками, внутри которых находились прямоугольные кабинки-лифты, которые поднимали учителей, роботов, и нас, пару десятков детей Пелопоннеса, в сам Дом. Там были большие комнаты, в точности воссоздающие климат и природу заснеженного севера, тропиков, пустыни, бассейн с небольшим айсбергом, и водопад, в котором мы плескались и шалили в специальных костюмах. Сейчас этих никому не нужных помещений нет. Как и самого здания. Роботы за несколько часов все разобрали и отправили на переработку. Зачем это нужно, если можно спокойно сесть в хороший геликоптер, и через полчаса уже стоять на настоящем айсберге, и наблюдать за неторопливыми моржами, юркими тюленями и грандиозными китами. Стоять на гребне бархана в пустыне, и махать радостно проходящему вдалеке верблюду, или лететь над Амазонкой и смотреть на крокодилов, похожих сверху на серо-зеленые бревна.
Появится зал с резкими перепадами давления, чтобы мы привыкали в долгим межгалактическим перелетам. Появится комната-аквариум с вихрящимися течениями и штормами, в котором бы будем плавать в батискафе. А главное, будет большой зал с невесомостью. Ну и конечно, комната для гармонического воспитания с ее красками, материалом для лепки, доской для стихов и термовоксами для музицирования останется неизменной. Куда ей меняться? Да и зачем?
Все радостно наблюдали над рождением нового Дома Для Ребенка. Все, кроме меня. И Люми, который увязался за мной и от которого я никак не мог отделаться. Он всегда ко мне тянулся. Больше всех. Люми ребенок с небольшими психическими проблемами, и ему достаётся больше всех любви. А я меня считают «ребенком с трудным характером», и часто проводят с родителями разговоры. Считают, что они дают мне ненужные знания, которые приводят к столкновениям и ссорам. Например, я всегда делаю замечания. Когда другой ребёнок или педагог, допустим, говорят вместо «Я иду домой» фразу «Я идёт домой», или «Мне ходить домой», я всегда этого человека поправляю, и говорю, как говорить правильно. От этого всем обидно. Или на уроке стихосложения стал говорить, что мы занимаемся рифмовкой, которая не имеет никакого отношения к настоящим стихам. Ну что это такое- «Привет! Обед?», «Нужен ужин?», или «Есть поесть?». Я всегда говорю, что речь человека должна быть красивой и внятной, как меня учили родители. Однажды, когда кто-то в очередной раз поставил не тот падеж или неправильно составил предложение, я так рассвирепел, что оторвал игрушечному медведю лапу. Педагоги, которым далеко за сотню, говорят, что на своём веку не помнят подобных случаев. Я нахожусь на некотором расстоянии от всех. Я не играю с другими детьми во «фьють-фьють», и не делаю из апельсиновых корок зубы и не рычу со всеми, бегая на коленях по полу. Был у меня один товарищ, да и тот улетел в космос.
Ко мне тянется только Люми. Даже не знаю, что он во мне нашел.
И сейчас Люми сопел за моею спиной.
Вот он, черный блестящий геликоптер архитектора! На выставке мы с дядей Димитросом и Вини летали на таком. Улететь на чужом геликоптере? Это не умещается в голове. Но похищение коров Аполлона Гермесом полностью захватило мое воображение. Я повернулся. Люми улыбался во весь свой огромный рот, из которого торчали неровные, похожие на валуны, зубы. Нос, похожий на огурец с торчащей из ноздри коричневой неприятной тонкой субстанцией. Мокрые, липкие губы. Большие добрые широко расставленные глаза. Нависший над ними крутой крепкий лоб. Взгляд как у теленка. Наверное, у коров Аполлона был такой же взгляд. Отобрать лишнюю хромосому медицина не в состоянии. Я хочу его прогнать, но Люми улыбается, и мне становится его жалко. «Хочешь на Плутон, Люми?». Люми радостно кивает головой.
Сидения просто потрясающие, словно в воздухе сидишь. Отвечаю системе управления, что мы друзья архитектора. Люми мычит, будто подтверждает мои слова. Женский голос желает нам приятного полета. Сейчас начнется! Сначала по низу, по низу, под горами, под горами, чтоб никто не заметил. Потом повыше и через десяток миль набираем высоту! Ух! Люми застонал. Что, никогда не втягивало при перегрузке? Мало катали родители по воздуху? После выхода из стратосферы я развеселился так, чтопозволил себе такие кульбиты, что женский голос долго умолял быть поаккуратнее, и не шутить так. А Люми смеется! Два зуба торчат, нос дергается и морщится, а он хохочет и хохочет, слюна во все стороны, монитор забрызган, а ему все неймется! Славный он все-таки, Люми! И добрый. Скоро будем на Плутоне, дружок!
До Плутона мы, в общем, так и не долетели.
Мы даже к Луне не приблизились.
Главный вопрос был, как в нашем Обществе Высокой Анархии могло прийти в голову взять чужое. К тому же я негативно повлиял на Люми. После того, как нас поймали он взобрался на робота-садовода, мычал, жестоко бил его ногами по пластиковым бокам, выдрал с корнем антенну, и, указывая пальцем в небо, приказывал улететь.
Мой поступок назвали «преступлением».
Но тяжесть за него легла на плечи родителей, после того как я рассказал, что хотел быть похожим на Гермеса, который похитил коров Аполлона.
Родителям сделали замечания, что подобным допотопным книгам не место в воспитании современного ребенка. Теперь уже не я был преступником, а Гермес, совративший меня с пути истинного, а я переходил на позицию пострадавшего. А Люми? А Люми родители больше никогда не привозили в Дом Для Ребенка. Как, впрочем, и меня.
В виду моего своеобразного впечатлительного, легковозбудимого и нервного характера, психологами было вынесено решение, что мне лучше обучаться дома. Я был счастлив.
И родители, кстати, тоже.
Если бы Пигва был котом, он наверняка бы потерся о мои ноги. Если бы собакой, то слизывал языком слезы с лица. Если бы птицей Но Пигва был всего лишь на всего роботом. Просто роботом.
Я смотрю на площадку, уставленную серебристыми контейнерами, вписавшимися в блеклый местный пейзаж. Сейчас нам с Пигвой убирать их в дом и спускать в подвал. Этот факт кажется мне каким-то неестественным, и внезапно понимаю, что я никогда не убирал контейнеры. За нас с Пигвой это делали роботы, которые их привозили. Они также проверяли все приборы в доме, в том числе Пигву, чинили неполадки, проводили полную дезинфекцию, брали у меня анализы и делали медицинский осмотр. Записывали послание родным. Все это они должны были сделать перед тем, как улететь. Может, сейчас вспомнят, что не всё сделали, и вернутся?