При чём тут Богдан, в конце концов? Просто знакомый, да и всё тут. «Неужели между мной и этим офицером-мальчиком существуют и могут существовать какие-нибудь другие отношения, кроме тех, что бывают с каждым знакомым?» услужливо подсунула память из «Анны Карениной». «Ну разумеется, нет, не было и не может быть никаких отношений!» твёрдо сказала себе Прасковья.
Да и он никогда ничего и не предлагал. Даже соблазнить не пытался. Разве что на катке однажды как будто поцеловать был готов, да и то раздумал.
Было это ещё зимой, в Измайлове. Богдан, заметив, что Прасковья катается довольно прилично, вовлекал её во всё более рискованные фигуры. Она потеряла равновесие на повороте и едва не шандарахнулась со всего размаха. Он ловко подхватил её, и она не упала. На пару секунд Прасковья оказалась в его объятьях, ощутила сильные руки, увидела близко-близко голубые глаза и чётко очерченные губы. В этом было что-то от старинного романа, она, впрочем, не могла сообразить какого именно, но определённо в этой сцене было что-то литературное. Может, Куприн «Юнкера»? Там тоже есть сцена на катке. Где ещё есть каток? Ну, в «Анне Карениной», естественно, но там не до поцелуев. А вот на измайловском катке поцелуй почти случился. Их губы были совсем близко, Прасковье вдруг захотелось, чтобы он поцеловал её, но вместо этого он в ту же секунду её отпустил, сказав что-то абсолютно нейтральное, вроде: «Не бойся, я тебя поймаю». Она почувствовала себя оскорблённой. А он словно и не заметил ничего и как ни в чём ни бывало продолжал вести партию хорошего друга. Ну что ж, не нужна так не нужна. Слава Богу, что не влюбилась. Ещё не хватало! И всё-таки внутри была пустота и холод, как летом в подполе. За этот внутренний холод она злилась на себя и старалась презирать Богдана, особенно раздражаясь тем, что презирать его было решительно не за что.
4.
Он позвонил едва она вышла из метро:
Я так соскучился, сказал он каким-то не знакомым ей голосом. Не только голос и смысл непривычный: он никогда не говорил о чувствах. Ты так быстро убежала
Мне тут кое-что сделать ещё надо, тоном непробиваемой дружбы ответила Прасковья.
Ты придёшь ко мне? спросил он тем же странным голосом.
Ну, конечно, мы встретимся, Прасковью всё больше удивлял его тон. Только завтра я занята: у меня встреча насчёт работы.
А послезавтра я занят, огорчился Богдан. Давай в четверг. Приходи ко мне в гости. Придёшь? спросил он тем самым, незнакомым, голосом. Я мясо пожарю, он говорил уже как обычно.
Приду, озадаченно ответила Прасковья. «А зачем?» засомневалась тут же. И внутренне махнула рукой: будь что будет.
Отлично! Сейчас позвоню мяснику, закажу самые сочные стейки, обрадовался Богдан.
Прасковья не обманула: ей, в самом деле, как будто предложили работу. На радио. Находить людей для спора по какому-нибудь важному вопросу. Для начала просто созваниваться с ними, а потом встречать «гостей» и вести их наверх. В этой функции был привкус оскорбительности. Помещалась эта контора на задах промзоны, куда ещё фиг доедешь. Как всё-таки необъятна Москва! Вроде прожила в ней почти шесть лет, а всё удивительно. Даже и не подозревала о существовании этого района. Насчёт денег как-то уклончиво: очевидно, на съём квартиры не хватит. Но твёрдого «нет» она не ответила сказала: подумает.
А чего думать? У себя дома хоть житьё бесплатное, и мама всяко супцу плеснёт. А тётя Зина ещё и постирает-погладит. Зина очень любила Прасковью, хотя виду не подавала и обращение имела суровое. Но при этом старалась сделать «добренькое»: постирать руками в шампуне шерстяной свитер и разложить на полу на полотенце, связать варежки под цвет берета, укоротить джинсы. Была Прасковья Зине вроде дочки за неимением своих детей. Зина и статьи Прасковьины собирала в коробке из-под сапог. Гордилась. Но вслух говорила: во всём должен быть порядок. Коробка, обклеенная остатками обоев брусничного цвета, теми же самыми, что стены, стояла в готовности на комоде. Вот возьмёт коробку и отправится наниматься в «Гласность».
Прасковье остро захотелось стряхнуть с себя Москву, МГУ, журфак, все пустые хлопоты и надежды, с этим связанные, и в родной городок. «А ты мне, улица родная, и в непогоду дорога!». Была в стародавние времена такая советская песня.
Однако через два дня после того, как твёрдо решила возвращаться в свой городок, поехала к Богдану в гости. Она понятия не имела, где он живёт, один или с кем-то в общем, ничего не знала. За время знакомства они обсудили множество философских, исторических, геополитических, экономических и разных других вопросов, а вот о простом и житейском как-то не говорили. Она, в сущности, ничего о нём не знает. Вернее так: знает, и в подробностях, как он относится к Игнатию Лойоле и почему не любит Блока, которого ценит она. А вот где и как живёт не знает. Вот теперь и узнает. Богдан дал адрес, она вбила в Яндекс и отправилась. Воображался солидный сталинский дом, может, даже с аркой до третьего этажа, послевоенной постройки. Такие ей очень нравились. Наверное, в тогдашней архитектуре это была аллюзия на триумфальную арку. Может, у него папа был генерал. Или лучше дедушка да, пускай будет дедушка-генерал, герой Великой Отечественной войны. Правда, он об этом никогда не говорил, но ей так хотелось думать. Знала только, что отец его был военным и родители его погибли в какой-то авиакатастрофе в горячей точке.
Оказалось иное: древний, довольно облупленный, но очень крепкий дом в Китай-городе. Даже с улицы видно, какие толстенные стены. Рядом несколько похожих домов, напротив садик с лавочками. Деревья уже вот-вот распустятся. «Жаль, нет сирени», подумала мимолётно: она любила сирень, у них было общим счётом пять сортов, а уж сколько кустов никто и не считал. На одном кусте отец привил целых три сорта. Получилось интересно: один куст, а на нём белые, сиреневые и чернильно-фиолетовые цветы. Здесь такая сирень была бы очень кстати. Прасковья никогда не бывала в этом районе, хотя странно: на первом курсе много бродила по Центру, особенно по переулкам.
Позвонила Богдану. Он тотчас выбежал. Красивый, в чёрной майке с золотой непонятной эмблемой и в резиновых сабо Crocs. Прасковья, верная Рининой мудрости, сразу взглянула на ноги и тотчас поняла: именно Crocs, а не что другое. Не бог весть какая дороговизна, но Прасковья себе не купила для хождения в общежитский душ. Зачем? Если можно в три раза дешевле.
Пойдём! Богдан словно слегка задыхался. Отросшие кудри его растрепались, щёки чуть раскраснелись и казался он совсем молодым.
Квартира оказалась на первом этаже, вход со двора, притом только в его квартиру. А с улицы есть и нормальный подъезд, хотя и обшарпанный: там другие квартиры. Получалось, что у Богдана вроде как отдельный домик, даже с собственным малюсеньким двориком.
Квартира поразила Прасковью непохожестью на все дотоле виданные и одновременно сходством с родным домом. Стены настоящий древний кирпич, вроде как в стейк-хаусе, где отмечали её день рождения. Электропроводка поверху, как у них в доме. Полы деревянные доски, тоже как у них. Только у них крашенные в коричневый цвет, а у Богдана некрашеное дерево. Печка. Но не белёная, как у них, а покрытая белым кафелем.
Действующая? спросила Прасковья.
Конечно, кивнул Богдан.
При этом кухня по нынешней моде совмещена с гостиной. Гостиная, впрочем, совсем небольшая. А может, так кажется из-за тёмных кирпичных стен. В качестве журнального столика две паллеты, поставленные одна на другую и окрашенные в белый цвет.
Сам красил? спросила Прасковья.
Это мой приятель притащил и окрасил, улыбнулся Богдан. Надоедят пойдут на дрова. Ты располагайся, руки помыть там, а я пойду жарить стейки: это быстро, минут десять.