Он сорвался с места, промахнулся по моему плечу и напоролся подбородком на встречное движение кулака. Высоко взбрыкнул ногами как фигуристка коньками. Грохнулся спиной на кафельный пол. Затылком попытался разбить мозаичную плитку не смог.
Всё, сказал я.
Нормалёк, оценил Постовал.
Закончили, подтвердил Иванов. Он был лучшим гимнастом роты, и всё поглядывал на Постовала, который на первенстве отряда получил кандидата в мастера по гиревому спорту. Поглядывал и прикидывал: не придётся ли драться ещё и секундантам.
Нет, не всё, прохрипел за моей спиной Моторин.
Он уже поднялся на четвереньки и мотал головой, пытаясь остановить вращение Земли. Опираясь на подошедшего Иванова, встал на ноги и оттолкнул его.
Я готов, сказал Моторин, мотая головой.
Похвально, я обошел его по кривой.
Парни, кончайте, подал голос Игорь Иванов.
Заткнись, посоветовал Постовал.
Противник был в моей власти он стоял на ногах, но себя не контролировал. Я мог затащить его в гальюн (сортир) и макнуть рылом в очко была такая мысль. Мог усадить задницей в урну, вдавить, сравняв коленки с плечами, и тогда без посторонней помощи ему оттуда не выбраться. Я мог сделать с ним всё, что угодно.
С опущенными руками в позе неандертальца, покачиваясь, стоял Моторин. И я напротив. Красивее мне было бы уйти дело сделано. Но что-то вспыхнуло в душе то ли обида за далёкую и незнакомую девушку, у которой запах задницы с передницей так раздражали моего противника. То ли жалость к себе пронзила сердце даже у такого опарыша есть жена, которая, как бы её не обижали, ждёт его и, возможно, любит. А мне-то. Мне и строчки черкнуть некому. На всем Белом Свете не нашлось ни одной девушки, пожелавшей осчастливить меня своим вниманием. Господи, где твоя справедливость?
Тело моё взмыло вверх, и нога обрушилась на противника. Получи, фашист, гранату! Моторин нашёл спиной угол, врезался, стёк задницей в урну и затих. Дело сделано. Мы разошлись, незамеченные старшинами. Больше наши пути с Моториным не пересекались.
Да-а. Письма, письма. Я почему стал отличником БП и ПП, да как бы не лучшим в роте? Писать было некому. Отец дулся, что, не попрощавшись, служить ушел, и общаться не хотел. Сестра разок написала. Увидела дома мои фотографии у мамы и:
Ах, какая форма! Ах, какой ты красивый, братик. Оставайся жить у моря мы к тебе в гости будем ездить.
Мама тоже не баловала весточками. Вот и корпел над книжками в часы самоподготовки святое время письмописания.
Был у нас такой курсант Устьянцев Устинька красивый, как девушка. У него даже родинка на верхней губе. Так этому Ален Делону по четырнадцать писем в день приходило. И всё от девчонок. От разных.
Направляющий нашего отделения Кошков, а замыкающий Охапкин. Разница в росте чуть не метр. Первый посадил последнего на колено, сфотографировался и отправил домой. Сестра девятиклассница запала. Требует от брата: «Познакомь с Обхваткиным хочу переписываться». Направляющий наш хохочет:
Она мне до подбородка, ты ей будешь.
И ха-ха!
Служил с нами и такой чудак Уфимцев, из Кировской, кажется, области. У парня был классическая строевая выправка и такой же шаг. Мичмана его в другие роты водили, чтобы показать, каким должен быть строевой моряк. И парень старался изо всех сил, только нервный был очень. Если б я сказал, умственно ограниченный, то, наверное, в зависти уличили. Действительно не было у меня его выправки и такого шага строевого зато с нервами всё в порядке. Сидим как-то на ЗОМПе (защита от оружия массового поражения), мичман Заболотный вещает.
Уфимцев:
Товарищ мичман, можно выйти.
Мичман:
Можно Машку под забором во флоте говорят: разрешите. Впрочем, если твою Машку уже тянут под забором, то и тебе «можно».
Зачем он так сказал? Да прикололся обычная на флоте шутка. А Уфимцев не понял ринулся на Заболотного с кулаками, да курсанты его смяли.
Псих, покачал седой головой мичман
Пришло Уфимцеву от любимой девушки письмо в учебку невтерпёж, мол, больше ждать (это три-то месяца!), замуж выхожу. Что тут сотворилось всей ротой его ловили. Носится, орёт: жить больше не буду, руки наложу. Чего орать-то и бегом бегать пошёл бы и наложил втихаря. В смысле, руки на себя. Народный артист Кировского театра не люб он был мне. Наши пути не пересекались, но задолбали начальники: Уфимцев, мол, Уфимцев гордость роты и первый кандидат в старшины. Полил он мне бальзам на душу на выпускном экзамене по строевой. Больше-то ему нечем было отличиться, вот он и напрягся, как струна. Ну, блин, сейчас зазвенит. А комиссия идёт себе неспеша шеренгой покажите платочек, да подворотничок. Известно театр начинается с вешалки. Дошли до Уфимцева, а из-под того ручеёк потёк.
Ну, что ж вы, засмущались экзаменаторы. Идите, переоденьтесь.
Известно, во флоте любят прикалываться. Не миновала и меня сия злая участь то бишь, стать объектом розыгрыша. Расскажу, как это случилось. Месяца три-четыре мы отслужили, стало ясно, кто есть кто. Ну, я, понятно, отличник. А был в нашей роте замечательный главный старшина, Ничков по фамилии. Он выпустил две отличных смены. Ему б ещё одну и медаль на грудь «За отличие в охране госграницы». Но у парня были золотые руки. Медаль мы тебе и так дадим, говорят командиры, ты нам сделай колонки для ВИА (вокально-инструментальный ансамбль). Ну, он и делал что-то сам, а потом помощник потребовался. Приходит к замполиту Дятлову, а тот:
Кто у нас отличник? Агарков? В распоряжение главного старшины Ничкова.
День тружусь, второй. Нравится мне Ничков, я ему, похоже, тоже. Не панибратсвуем, но и обходимся без уставных прелюдий. Он мне Толян; я ему Саня.
Трудимся. Заходит старшина первой статьи Петрыкин (в миру Тундра, так как родом из Заполярья). Он освобождённый комсомольский работник, вернее безработник, так как целыми днями ни хрена не делает, слоняется по роте, ищет над кем приколоться. Заглянул в чеплашку с клеем:
О-па-на! Кончился. Ну-ка, курсант, шилом в подвал. Найдёшь мичмана Казеинова, попросишь у него кузевалу клей такой.
Я без задних мыслей в подвал. Бродил, бродил, нашёл в какой-то бендежке два мичмана в шахматы режутся.
Разрешите обратиться?
Валяй.
Ищу мичмана Казеинова.
Смотрю, собеседник мой побагровел и брови сдвинул, а партнёр его гримасничает улыбку душит.
Для чего?
Я чеплашку подаю, хотя уже чувствую, влип во что-то.
Кузевалу надо клей такой.
Один мичман закашлялся. Второй говорит:
Какой педераст тебя послал?
Никак нет, товарищ мичман старшина первой статьи Петрыкин.
Старшина твой и есть настоящий педераст. Скажи, что вечерком я к нему загляну.
Когда вернулся с казеиновым клеем, Петрыкин встрепенулся со стула, на котором сидел, помахивая ножкой.
Принёс?
Так точно.
Что сказал мичман Казеинов? Петрыкин подмигнул Ничкову.
А я включил швейка то есть, напустил на себя наиглупейший вид и отвечаю:
Сказал, что старшина, меня пославший, педераст, и он вечером его навестит. Спросил фамилию.
Петрыкин побелел, как песец полярной ночью:
И ты сказал?
Так точно.
Тьфу! Петрыкин спешно покинул нас.
Ничков улыбался ему в спину.
Вскоре нужда в помощнике иссякла, и он вернул меня, откуда брал прямо на политзанятия.
Ага, командировочный! обрадовался Дятлов. А ну-ка скажите нам, товарищ прогульщик, что значит быть храбрым?
Я и до места не дошёл, прямо от дверей поплёл:
Ну, понимаете. Надо человеку через речку перебраться, а мостик узенький, ему страшно вот он по-пластунски переполз. Обошлось не свалился. Следующий раз на карачках. Потом просто перешёл храбрец. Значит, быть храбрым это побеждать свой страх.
А! недовольно махнул на меня Дятлов. Вот она цена пропущенных занятий. Кто скажет?
Поднялся кто-то, рапортует: