Меня щас стошнит, проговорил я.
Меня уже стошнило сто раз, Лётчик с отвращением отбросил листки. Ты хочешь, чтобы твоя сестра рассказывала в суде, а значит, на весь свет о том, как она «совершала неоднократные половые акты» с Бадмаевым? Чтобы удалось спасти Марата, процесс должен быть придан максимальной огласке. А даже если бы Таня не была известна всем, она должна рассказывать, что она потаскуха малолетняя?
Полегче! сказал я. О Тане говоришь.
Вот именно о моей жене, обессиленно проговорил Лётчик, снова усаживаясь в продавленное кресло. Вот дорогая гостиница, а всё старое, ещё совдеповское, скупердяи Не надо, чтобы Таня вообще появлялась в суде. И без её свидетельства легко доказать, что Бадмаев невиновен. Тем более что всё прокурорское начальство давно сменилось, Никитский тоже сменился Так что заинтересованных скрывать истину о том расследовании не осталось, и противодействовать никто не будет. Опять же модный тренд при советском союзе творилось беззаконие, теперь же демократия и справедливый суд.
Тренд он всегда модный, незачем добавлять, проговорил я. А то получается модная мода.
Ох, ладно устало отмахнулся Лётчик. Не умничай, писака.
Вот в этот момент и позвонил Марк. Уже когда я услышал его голос в трубке, у меня в голове загудело, а когда я назвался, я Собственно говоря, я не знаю, что произошло, когда я пришёл в себя, обеспокоенное лицо Лётчика скорчилось надо мной.
Слава Богу Ты это Платон, спать надо. И есть. Ты вон больной совсем с этим журналистским расследованием, участливо проговорил он, и я почувствовал, что он держит мою голову.
Я поднял руку, пощупать затылок, который стал болеть, там возвышалась громадная шишка.
Я что в обморок упал? спросил я, садясь на полу, и прижался спиной к краю дивана.
Упал, он по-прежнему с беспокойством смотрел на меня.
Я, по-моему как это говорят не только упал, но и это Марк звонил сейчас.
Кто? Лётчик посмотрел на меня.
Муж твоей жены, сказал я, надеясь, что Лётчик сейчас скажет: «успокойся, померещилось тебе».
Но он не только не сказал так, он воодушевился:
И что он сказал? Таня у него?
Я долго смотрел на него и думал, кто из нас двоих сошёл с ума, я или он?
Лётчик а ничего, что он покойник?
Но Лётчик повёл себя ещё страннее. Он сел, немного смущённый, провёл по волосам, и снова посмотрел на меня.
Вообще-то, нет.
Что, «нет»?
Не покойник. Он жив. И, думаю, уже совершенно здоров.
Чи-во?..
И тут Лётчик рассказал, как он встретил Марка в Чечне два месяца назад.
Охренеть и молчал.
Вообще-то ты послал меня на хрен, не помнишь?
Потому что ты мудак.
Зато я позвал на помощь того, кто, действительно, сможет спасти Таню. Пока мы с тобой думаем, как вытащить Марата, он вытащит Таню. Может и вытащил уже. У него, знаешь, какие люди в руках? Нам не снилось.
Я смотрел на него. Нет, он не понимает
Но если Марк жив, у тебя прав нет. Ни на Таню, ни на сына. Или тебе и не надо? У тебя ведь ещё пара жён и детей где-нть сидят.
Сидят-сидят.
Господи феноменальный дурак. Он убьёт тебя, кретин.
Конечно, спокойно сказал Лётчик. Но вообще, я долго буду жить. Я так думаю.
Он думает я поднялся.
Лётчик вытащил откуда-то из кармана на груди блистер с таблетками и дал мне одну.
Выпей. И вообще, Платон, здоровьем заняться тебе надо.
Ладно тебе умничать-то я выпил таблетку. Что хоть пью-то?
Тебе название скажет что-то? хмыкнул Лётчик, высокомерит ещё.
Не умничай. Марку позвонить надо.
Позвони.
Я отыскал телефон на полу, хорошо, что не разбился.
Марк ответил сразу.
Да, Платон. Я в Петербурге, как и ты. В «Англетере»
Марк как как это может быть?! в восторге произнес я.
Да в общем-то Слушай, Платон, я сейчас немного занят, давай встретимся завтра. Хоть утром. Приходи сюда, в «Англетер», скажешь на ресепшене, кто ты, тебя проводят.
Марк отключился, а я долго смотрел на экран, где светилось его имя, я не удалял его номер из памяти телефона, потому что не поднималась рука. И вот, поди ты, он ожил
Он в «Англетере» в соседнем доме, Лётчик.
Таня с ним? спросил Лётчик.
Я покачал головой.
Нет. Я не знаю Он сказал, завтра
Что будет завтра?
Вот и посмотрим Он ведь о ребёнке ничего не знает.
Знает, сказал Лётчик.
Это ты так думаешь, или
Он пожал плечами.
Завтра и узнаешь.
А я надеялась, что увижу Марка сегодня. Уже сегодня. Когда мы вышли гулять с Фомкой, потому что, несмотря на слабость, я не могла сидеть взаперти. Фомка хороший парень, добрый и не такой деревянный как остальные братки Паласёлова. Наутро той «чудесной» ночи, когда проснулись, принесли завтрак, пришёл и Фомка, увидел весь разгром в номере, и пока мы переезжали в другой, вился вокруг меня с виноватым видом, пока не сказал тихонечко, помогая мне собирать мои вещи:
Татьяна Андревна, я не говорил Максу про того парня в вестибюле, это
Неважно, не думай.
Да важно стыдясь смотреть в моё лицо, на котором красовались синяки на губах и под глазом, да и вообще синяков было очень много, не синяков даже, а каких-то страшных пятен. От ремня, например, остались чёрно-багровые полосы, долго не пройдут странное что-то происходило. Я хотел сказать Максу, что у вас кровь шла в то утро, но он меня вытурил и
Я села на кровать и посмотрела на него.
Не казнись и не переживай, ты вообще не виноват ни в чём. И вообще, спасибо Ты тут мой единственный друг.
Да я
Не волнуйся, я Максу тебя не выдам.
Он покраснел, отворачиваясь.
Вот и сейчас мы вышли с ним на воздух, как делали каждый день. Снега было много и сегодня выглянуло солнце, было очень морозно, но тихо, без ветра, и город смотрелся замечательно красиво. Величавый в белых праздничных одеяниях.
Красивый у нас город сказала я, когда мы вышли на Дворцовую площадь, сегодня выглядевшую особенно парадно.
Да, необыкновенный.
Он улыбнулся редкозубой смешной улыбкой, а я подумала, вот соблазнить его и смыться. Как Миледи Фельтона. Но я не обладала этим счастливым даром, не умела обольщать. Кукла деревянная
И когда мы вернулись назад в «Вавельберг» и я увидела в нашем номере Бориса все мои сомнения относительно того, что Марк реальность, а не мой болезненный бред, рассеялись. Я поняла, что Борис тут, конечно, по поручению Марка и значит, надо воспользоваться этой возможностью. Вот потому и сказала о театре на вечер.
Я уже думала отказаться от идеи посетить Мариинский, тем более что Макс всё же урвал, что хотел, и смысла пытаться отодвинуть это событие уже не было, это происходило теперь каждый день и каждую ночь, а я в отчаянии думала, когда же ему надоест Но Макс сам сказал о Мариинке вчера утром, что мы, наконец, идём на оперу, и не просто, а на премьеру. Пришёл чрезвычайно довольный собой и показал два билета.
Ну, вот тебе «Князь Игорь», как ты хотела, сказал он, поиграв в толстых пальцах листочками билетов, положил их на столик.
«Хотела», я пыталась оттянуть время, я надеялась увлечь его делами здесь, чтобы ему было о чём думать, кроме меня, чтобы успокоился, понимая, что перед своими он не ударил в грязь лицом и его авторитет подтверждён победой и надо мной в том числе. Я выигрывала время, потому что ему казаться было важно, может быть, и важнее, чем быть. Так что такая ситуация могла продолжаться до тех пор, пока я не улизнула бы от него. Я ждала этого, что он успокоится и ослабит хватку. Так и шло, и я выиграла бы, там, где прямое противостояние невозможно, приходится вести партизанскую войну. И я выигрывала, потому что время работало на меня, пока что-то катастрофически не сломало ситуацию. С той ночи начался ад. Подробности никому не нужны, каждый легко представит их, для меня было адом спать с человеком, который не только не принимал мысли о том, что так, как он со мной, вообще поступать недопустимо, но и считал себя вправе на всё в любое время дня и ночи.
Вдобавок со здоровьем у меня тоже было неладно, и я не могла понять, что это, потому что ничего похожего раньше не было. Я не кашляла кровью больше, но кровавые пятнышки появлялись на коже, даже на губах от грубых укусов, которыми Паласёлов считал поцелуи. Это всё каждый день подталкивало меня к отчаянию, но я не поддавалась, зорко выискивая щели в осаде, которой была обложена теперь.