На самом деле, конечно нет. Наш Дом и красота понятия абсолютно разные. Как говорит моя сестра Ника диаметрально противоположные. Не знаю, что это обозначает, но звучит интересно, а я люблю необычные слова. Красивые дома я видел когда-то давным-давно, когда бывал в городе. Там полно особняков, хватает поместий, есть даже пара-тройка настоящих дворцов.
«Викторианский стиль в архитектуре, сказал мне как-то меланхоличный дядя Лео, покуривая трубку, Вот, что это такое. Общий термин в англоязычных странах для обозначения всего многообразия разновидностей эклектического ретроспективизма, распространенных в викторианскую эпоху. Черт знает, зачем я говорю об этом ребенку. Ты же все равно не понял ни слова. Так что, брысь отсюда, пока не влез в мои краски и не уронил холст!»
Дядя Лео часто бывает раздражительным и злым. Вернее, бывал. Потом он исчез, как и остальные. Он был странный, но необычный. Мне его не хватает.
А вот нашему Дому точно не хватает красоты и утонченности, или как это говорят взрослые, эстетики? Он стоит прямо на берегу озера Страуб, с одной стороны обнесенный кладбищем, а с другой, неприступным лесом под названием Шварцвальд. До ближайшего города, как говорила тетя Астрид целый час на повозке или половина дня пешком. Дорога такая ухабистая и неудобная, что идти по ней почти невозможно. Когда я был маленьким, я несколько раз убегал в лес, а однажды, даже сам не смог найти дорогу обратно. Меня привел прадедушка Ганс, тяжело опираясь на свое охотничье ружье.
А что до красоты, то сам дом просто огромен. И построен как-то совсем странно. Если смотреть на него с севера, то можно насчитать шестнадцать этажей. Если с юга всего восемь. Если заходить с востока двенадцать, а с севера только один этаж. Черный, как крепостная стена на картинках в книгах. С одинокой бойницей посредине. И какая тут может быть красота?
Бабушка Анна считает этажи иначе. Как говорит Папа, она просто зациклилась на своем Боге, и поэтому перестала считать первый этаж, ибо первый для каждого это Бог, третий, ибо это число перекликается со Святой Троицей, шестой ибо шесть число Зверя, седьмой ибо семь Божественное число, восьмой ибо восемь ей напоминает символ бесконечности, девятый, ибо девять это перевернутая шесть и тринадцатый, ибо число тринадцать приносит несчастья. В результате выходит девять этажей, да Подвал. Итого десять. У нее все всегда просто.
Бабушка Анна всегда хочет помочь. И всегда молится. И всегда смотрит прямо в глаза.
Снаружи дом оброс окнами, бойницами, просветами и щелями, окутался лестницами, переходами и балконами, покрылся мхом и вьюнами. На самом деле, вьюны смотрятся неплохо они закрывают гнилые доски и камни, поэтому летом Дом приобретает совсем другой вид. Можно не обращать внимания на этажи, но есть и то, что никак нельзя не заметить: широкий сверху, он сужается к основанию, словно пирамиду из Египта перевернули вверх тормашками и воткнули в прибрежную грязь Страуба. Верхние этажи насчитывают по восемь-десять комнат, а нижние одну или две. Странно строили дома в прежние времена. Я такого никогда не видел даже в городе.
Изнутри дела тоже не лучше к примеру, из окон четвертого этажа всегда виден внутренний двор, хотя они смотрят во все стороны света, а из седьмого видно только кладбище. И только ночное, в какое бы время суток ты не посмотрел наружу. Мама говорит, что это только обман зрения, а Папа утверждает, что все дело в зеркальных стеклах, которые преломляют солнечный свет. Не знаю, кто из них прав, и что такое эти зеркальные стекла, тоже.
Совсем скоро, сынок, и ты построишь свой этаж в нашем Доме, говорит мне Папа и улыбается, так и не заметив, как я увлекся собственными мыслями, Ты рад этому, сынок? Слышишь меня?
Слышу, папа, говорю я, стараясь выдавить улыбку, Конечно, рад.
Шестнадцатый этаж
1
Я спускаюсь с чердака по шаткой деревянной лестнице, которая скрипит и прогибается под ногами. Она уже давно поросла паутиной, и наступать на перекладины так же мягко, как на шелковистый ковер. Только сейчас понимаю, что иду босяком наверное, забыл тапочки в детской, или там, наверху? Теперь без разницы все равно я не вернусь на чердак. Хоть за тапочками, хоть за свечкой. Слишком уж там страшно.
Внизу лестницы уже лучше: здесь не гуляет ветер, а раскатов грома почти не слышно, хотя его отголоски доносятся из-за полуприкрытой двери. Справа и слева горят свечи в жирандолях некоторые успели оплавиться целиком, другие только наполовину. Выходит, с того самого дня, как пропал последний, прошло не так-то много времени, и на чердаке я пробыл совсем недолго.
Не смотря на свет и тепло, идти нужно осторожно и медленно. Пустой Дом не очень любит, когда кто-то бродит по нему ночью.
Я редко бывал здесь и раньше: есть те этажи и помещения, в которые нельзя заходить. Нет, там нет монстров, как в Подвале, зато есть остальные жильцы. Если вдуматься, то в Доме я знаю далеко не все комнаты, и даже не всех его жильцов. Конечно, мы виделись с ними, но никогда не были слишком дружны.
Шестнадцатый этаж нашего Дома это владения тети Астрид и дяди Лео. Здесь его художественные мастерские, его маленькая галерея, ее швейная комната и ее примерочная. Они оба творческие люди и, наверное, как раз это их сроднило. Кажется, они прожили вместе больше пятнадцати лет, и успели похоронить троих детей. А потом, они исчезли сами.
Теперь этот этаж пуст, все двери нараспашку можно заглянуть в каждый уголок, если есть желание. Но я заходить точно не хочу: тетя и дядя не слишком любили незваных гостей, а Лео мог и огреть тубусом для бумаг, если совать нос, куда не следовало. Тем более, что последнее время у него совсем не ладилось с художествами. Он называл это угасанием, а Папа бездарностью.
Остальные молчали.
В свое время дядя Лео был настоящей знаменитостью. Он выставлял свои работы в Столице, и даже был приглашен ко двору. В его мастерской, на стене, можно увидеть развешенные благодарственные письма и пожелания поклонников. У него был тот редкий талант, который позволял подмечать детали. Впрочем, и рисовал он только детали, деталями и детально. К примеру, могильные кресты, сложенные из других крестов. Черепа младенцев, сделанные из крошечных черепков или засохшие цветы, сплетенные из других лепестков и стеблей. Он называл свои работы «Некрореализмом» или «Танаторомантикой». Но как мне кажется, смысл этих слов знал только сам дядя Лео.
Потом, когда его популярность пошла на спад, он отстроил себе еще одну комнату на этаже, которая свисала с края Дома, как раковая опухоль, чтобы устроить там маленькую галерею. Туда заглядывали приезжие, да и я бывал не один раз. Правда, к тому времени дядя стал рисовать только трупы. То трупы в могиле, то трупы за столом с одинаковыми белыми лицами, то трупы в постели друг с другом, то трупы в небесах.
Не смей показывать детям такое! визжала тетя Астрид, когда мы с Томом, Люси и Никой пришли поглазеть на его творения, Ты совсем с катушек слетел, идиот?
Может быть, дядя Лео, и правда, к тому времени немного сошел с ума, но с ним явно происходило что-то недоброе. Он стал рассеянным, забывчивым, и задумчивым, словно постоянно обдумывал какую-то невероятно важную проблему. Он забывал все и вся. А потом, забыли о самом дяде Лео.
Никто так и не понял, когда именно пропал дядя Лео. Он и прежде мог позволить себе исчезнуть из Дома на несколько дней, называя это поисками вдохновения, но в один прекрасный день он просто перестал появляться за общим столом.
Дядя Леонард был умным, образованным человеком с длинными черными волосами, бледной кожей и крючковатым носом. Он носил уродливое пенсне и любил бесформенные цилиндры. Больше сказать о нем толком нечего, кроме того, что однажды, дядя Лео обнаружил, что его наброски, которые он делал в своем собственном блокноте, стали исчезать.