Вдруг Тихон ощутил на себе тяжелый взгляд. Лавр Павлович, стоявший рядом с отцом Игнатом, смотрел на его руки и на землю.
Где ты Тихон, ладонь рассадил? спокойно, не повышая голоса, но с каким-то внутренним напряжением спросил пристав.
Тихон, проследив за взглядом, обмер, и холод волной пронесся по его телу. На лежащем белом полотнище ярко алели кровяные пятна.
Это мы Ермолая-старосты молотилку латали, вдруг неожиданно сказал кузнец. Я ему говорю: держи крепче зубило, шплинт выбивать буду, а он ворон считает, вот и досчитался. Хорошо хоть кость целая.
Аккуратней надо, сквозь зубы процедил пристав, пристально глядя на Тихона и его отца. Так и калекой можно остаться, добавил он, не сводя внимательного взгляда.
Бабы начали раздавать кутью, и все потихоньку стали расходиться.
Надо бы помянуть по православному обычаю, сказал кто-то, и мужики дружно пошли в трактир.
***
Вечером, когда сели ужинать, отец неожиданно спросил:
А где ты все ж руку рассадил?
Когда молотилку делал, ты же знаешь, буркнул Тихон, не отрывая глаз от миски.
Я-то знаю, да вот Лавр, боюсь, не знает, нехорошо он как то на тебя смотрел, сказал отец, и, помолчав, добавил: В трактире мужики говорили, что какую-ту руку кровавую на стене в Дарьиной хате нашли, доктор ее своим ножичком шкрябал, да в склянку ссыпал.
Не знаю, чего он там шкрябал, я молотилку майстрачил.
Ну, добре, коли так, примирительно сказал отец.
Тихон не мог дождаться, когда стемнеет. Как только на небе зажглись первые звезды, и брехливые станичные псины, наконец-таки, угомонились, он помчался к Митричу.
В небольшой покосившейся избе ставни были закрыты, а окна изнутри были завешены старыми мешками. Прикрученный фитиль керосиновой лампы тускло освещал только небольшой круг стола, на котором лежала четвертушка ситного и оловянная миска с вареной картошкой.
Внимательно выслушав, Митрич взял картофелину, обмакнул ее в крупную соль, горкой насыпанную на обрывке газеты и положил в рот. Тихон, не отрываясь, смотрел на него. Прожевав и вытерев губы, тот произнес:
Уходить надо. Лавр, он сукин сын, въедливый. До всего докопается. Если сразу не заарестовал, значит сумлевается еще, ночь подумает, а поутру, чтоб сумления свои развеять, он поведет тебя в больницу. Там Ромуальдыч чикнет иглой в палец и будет твою кровь смотреть: та или не та. Тут нам и кранты.
Он положил обе руки на стол, нагнулся вперед и, глядя Тихону в глаза сказал:
Уходить надо.
Помолчал и добавил:
Сегодня ночью, немедля.
***
Поезд 27 «Новороссийск-Владикавказ» прибыл на станцию Кавказскую удивительно вовремя. Паровоз, весело свистнув, остановился прямо напротив красивого, недавно отстроенного из красного кирпича здания вокзала26. Из вагона на перрон вышел молодой мужчина с красивым волевым лицом, одетый в темно-вишневую шелковую косоворотку и пиджачную пару. На ногах были хромовые сапоги с жесткими бутылочными голенищами и наборными, по последней моде, каблуками. Из жилетного кармана свисала, посверкивая на солнце, золотая цепочка от часов. Держа в руках небольшой саквояж, он легкой походкой направился к выходу.
Пройдя привокзальную площадь, он уверенно зашагал по пыльным улочкам, направляясь к северной окраине. Через полчаса, подойдя к аккуратной, беленой известью хатке, он по-хитрому постучал в окошко и произнес:
Галя, встречай гостя.
Вышитая занавеска дрогнула, и стало ясно, что гостя внимательно разглядывают. Наконец, дверь приоткрылась, на пороге появилась пожилая неопрятная женщина в накинутом на плечи, несмотря на теплую погоду, платке и хрипловатым голосом, коротко пригласила:
Входи, Авдей.
Контраст между неряшливой хозяйкой и чистеньким домиком не смутил его, и он уверенно вошел в сени.
Исть с дороги будешь? спросила Галина.
Только дурень от еды отказывается! широко улыбнулся Авдей. Чем попотчуешь?
Не боись, с голоду не помрешь, улыбнулась хозяйка. Пока на стол соберу, сходи с дороги ополоснись, добавила она, протягивая чистое полотенце.
Когда Авдей, блестя мокрыми волосами, вошел в хату, на столе уже дымилась судачья уха, на сковороде шкворчало мясо с грибами, а на большом блюде лежали пирожки с ливером и вязигой27. В центре стоял зеленоватый штоф.
На чем? поинтересовался он.
На кизиле, Галина правильно поняла вопрос.
На кизиле это душевно, сказал Авдей и присел к столу.
Бери Галя, лафитничек28, в одиночку не тот вкус.
С каждым гостем пить, с перепоя и помереть можно.
Я не каждый, посуровел лицом Авдей, и вдруг жестко произнёс: Садись, давай не мельтеши!
Пока Авдей ел, Галина молчала, только аккуратно поднимала рюмку, выпивала и отщипывала от пирожка маленькие кусочки.
Наконец, вытерев полотенцем губы он сказал:
Я налегке приехал, лягавые по бану29 шныряют, рисково было с грузом ехать, почтой отправил, дней через пять сходи, получи. Вещички козырные, враз уйдут, и, кивнув на стоявшую в углу зингеровскую машинку, добавил: Перелицуй только.
Откинувшись на спинку стула и потянувшись, Авдей спросил:
Прилечь есть где? Что-то разморило меня, в сон клонит.
За хатой, под жерделой лежаночка стоит. Пойди приляг, ответила хозяйка. Цыган к вечеру подойдет, успеешь передохнуть.
Хата Галины не была притоном или воровской малиной в общепринятом понимании, там никогда не было пьяных оргий и непутевых девок. Это было что-то вроде явочной квартиры, где свой человек мог переночевать, получить нужную информацию и привести себя в порядок за небольшую плату. Явка была неизвестна полиции, посетители об этом знали, берегли ее и чувствовали себя спокойно.
***
Открыв глаза, Авдей увидел сидящего на краю кушетки черноволосого мужчину, которого за нос с горбинкой и черные глаза называли Цыганом, главаря хорошо организованной банды, промышлявшей ограблением и убийством крестьян, возвращавшихся домой после уборочных работ.
Здравствуй, Цыган.
И тебе не хворать, Авдей. Как добрался? Как Екатеринодар поживает?
Все путем, и добрался хорошо, и в столице спокойно.
Известное дело, спокойно, хохотнул Цыган. Ты же уехал!
Авдей оценил шутку и улыбнулся.
Четыре дуры30 я тебе нашел, машинки новые, прямо в масле, и маслят к ним по две обоймы. Только с собой не рискнул брать, почтой отправил. Через пяток дней думаю, придут.
Вот спасибо! Потрафил31, дорогой! радостно сказал Цыган и тут же заинтересовано спросил: а машинки какие?
Машинки козырные, с достоинством ответил Авдей. Справные машинки, «Браунинг» называются. И, главное, он в ладони умещается, карман не оттягивает, положил и гуляй спокойно, ни один фараон32 не догадается.
Спасибо, еще раз повторил Цыган, и, вздохнув, произнес: Забрал бы ты нас под себя, Авдей, страсть, как хочется в стольном городе покуролесить. Там и девки красивущие с культурным обхождением, и кабаки знатные. У меня, сам знаешь, хлопцы огневые, за тобой в огонь и в воду.
У меня народ не хуже твоего. Вот ты со своей кодлой ко мне завалишься и дела попросишь. Что я своим отвечу? А они мне предъяву33 выставят Что, Авдей, доверять нам перестал? Или в умении нашем сомневаешься? Как мне быть? Сам рассуди, и, положив руку Цыгану на плечо, серьезно добавил: Ты брат, правильный иван34, у общества в полном уважении. Знаешь, почему? Потому что ты здесь хозяин один и навсегда. По всем непоняткам к тебе народ бежит. А в Екатеринодаре кем станешь? Подо мной ты долго не проходишь. Не выдержишь, ты сам себе хозяином привык быть. Отколешься и сам начнешь работать? Внесешь смуту в народ. Пирог каждый от своего угла кусает, а кто шибко большой кусок хочет откусить, тот и поперхнуться может. У тебя почти три дюжины народу. Всех размести, накорми. Они спокойно сидеть не будут. Враз кого-нибудь грабанут или магазин подломят, а города не знают, их сразу цоп за рога и в стойло. Сейчас у нас непросто, очень тяжело стало. Новый сыскной начальник пришел, Пришельцев35 фамилия, все роет и роет, как собака, везде нос сует, совсем житья не стало А вот покуролесить милости просим! улыбнулся он Цыгану. Я очень рад буду, лично встречу, как царскую особу, по высшему разряду.