Тогда же, за несколько дней до родительского, всей семьёй белили забор. Пьяненький батя торопил, спрятанная от мамы с бабушкой заначка ждала на заднем дворе между грядками с королевскими помидорами.
Давай скорей, сына, скоро «В гостях у сказки» начнётся.
Так не воскресенье, какие сказки?!
Я сам тебе такие истории расскажу, только рот разевать успевай.
И я спешил.
Вишня встречала, низко склонив ветвистую голову над калиткой. Редкие чёрные переспелые вишни, лакомство детских лет, точками-кляксами смотрели сверху вниз беспросветной, беспощадной чернотой пистолетного дула.
«Предатель». Слышал, как шумят листья старого дерева: «Хватит патронов и на тебя!»
Дорожка у калитки разбитые плиты. На одном уцелевшем от испытаний временем и войной куске плиты затёртая надпись синей краской слово «МАМА».
«Пусть всегда будет мама!» написали у врат в семейную крепость с младшей сестрой. Жгучим южным летним днём, в цветущую пору жизни, когда всё распускается, брызжет красками, благоухает, живёт
«Пусть всегда будет мама!..»
Как заклинание. Молитва о счастье. Произнеси это много-много раз и почувствуй ток жизни. Мама это жизнь. Дающая жизнь. Мама природа! Сад. Искалеченный. Но выживший сад за зелёной калиткой с дряхлым забором.
Он вечен. Страж. Страж человека, оберегавшего его.
Дальше по дорожке к дому абрикосовое дерево. Сейчас это лишь обрубок, вызывающе, грозно торчащий из сухой земли корявым пальцем, как укор. Памятник человеческой слабости, жестокости.
В тени дерева скамейка. На ней поздними вечерами, когда небо ближе к людям, смотрит яркими звёздами в глаза, мы любили разговаривать обо всём на свете. А с появлением телескопической трубы папа купил в мой двенадцатый день рождения затаив дыхание считали пятна на полной Луне и отслеживали полёт звёздочек-спутников
Красили всегда скамейку под цвет калитки, как и заборчик, что тянется вдоль дороги к дому.
Дорога чувств и переживаний. Следы прощаний и встреч. По ней в рождение и в последний путь Дорога вечная. Бесконечная
Асфальт в жаркие июльские дни становился мягким, дышал под босыми ногами.
Тогда, в последний день, шёл дождь, а в лужах на дорожке не было привычных отражений: ни облаков, ни зелёной листвы
Ты уже проводила нас навсегда. Ты знала, сказал тихо, но всё же спугнул одинокого воробья, прятавшегося под дверным козырьком.
Дверь, вечно голубая, со стеклом-окошком посредине, никогда не запиралась в прошлом. Когда можно босиком выбежать из дома, обжигая пятки, пробежаться до калитки и, чтобы без лишнего шума, не тревожа послеобеденный сон бабушки, перелезть через забор на улицу. А дальше в одних шортах, стреляя веснушками в улыбающихся прохожих, бежать навстречу ветру. Подпрыгивать и взлетать. Ноги знали дорогу. Бесстрашно шлепали по колючкам и лужам. Ты был непобедимым. Бесстрашным и сильным, нисколечко не обижался, когда называли сушёным Гераклом.
Справа от дома, если стоять к нему лицом, пристройка, летняя кухня, утопающая в кустах тёрна и цветах: ромашках, нарциссах, сирени. Теперь здесь пустота. За пристройкой рос страж сада тутовник. С могучим, неохватным стволом и раскинувшимися над домом ветвями. Великан приютил скворечник и качели и терпеливо оберегал с десяток ребятишек в сезон сбора тута. С него, забравшись в дождливый день по мокрому дереву, не боясь упасть, потому что знал, верил, что тутовник не позволит такому случиться, я и разглядел чёрные стрелы дыма пожаров начавшейся войны.
Под ногами хрустнуло, спрыгнул с тутовника, вернулся к голубой двери серо-грязной, покрытой лишайником.
Тутовника словно и не бывало никогда выжженная земля, пепел Стеклянной веранды из сотни мозаичных стёкол тоже нет их не стало с первыми ударами ракет.
«Земля воздух», «земля земля» до начала беды эти словосочетания были такими привлекательными для мальчишки: завораживающими, интригующими, впрочем, как и все другие военные штуки
Войнушка с соседним двором, где всегда побеждали «наши», вдруг ожила. Ненастоящее стало дышать. Палки, выстроганные под пистолеты-автоматы, заблестели металлом. Налились свинцом. Палки стреляли пулями. Палки убивали насмерть.
Сердце, все это время застывшее наравне с дыханием в области души, пробудилось, когда, осмелившись, заглянул в рваную рану окна. Там, в растерзанной гостиной, под когда-то жёлтым плафоном лампы собиралась обедать семья. Сейчас осколки камней и стекла под голубым небом крыши. Но это лишь для невооруженного глаза. Я сразу даже не я, это глаза прошлого, глаза улыбчивого детства выхватили из хаоса крупицу спокойствия и тишины.
Слоник из набора слонов, выстроенных по росту на шкафу. Маленький, самый крохотный, слоник уцелел в битве. В войне.
Жёлтая капелька солнца смотрит в меня, а я уже ищу ручку двери, потому что знаю: выбить старую дверь не составит труда, только я ввек не сделаю этого. Я закрываю глаза и пролезаю, как делал больше сорока лет назад, в распахнутое окно лоджии, переливающейся разноцветной мозаикой.
Трава вместо привычного бабушкиного коврика, сразу у окна сундук, в нём хранятся вещи деда. Атрибуты двух войн. Третью, которую пережили мы, дед бы не пережил
«Свои» не могут воевать со «своими».
Подбираю драгоценную находку. Сердце? Я стал одним большим сердцем. Душой. Я наконец ощутил, что такое жизнь. Прикоснувшись к тому, что давно считал потерянным, мёртвым.
На слонике ни царапинки.
Прости, шепчу ему, седьмой.
По какой-то случайности у нас оказалось два комплекта слоников на верхней полке, между сервизами и чайниками. Обычно слоны стояли клином, знаком победы V. Лишь подвыпивший отец мог замысловато выстроить их и убеждать нас, что именно так слоны и строятся во время битв.
Мама позволяла папе выпить рюмку-другую, он был главой, опорой, героем Это потом, когда разлетелась мозаика окон и посыпалась с потолка штукатурка, отец оступился. Капитулировал. Исчез в алкогольном тумане, проиграв войну. Он сдался. Утонул в бутылке и сгинул в конце концов в неизвестности.
Мама и бабуля с двумя детьми (мной и сестрёнкой) продолжали сопротивление.
И дом с садом встали на нашу защиту.
Слоник, прости, губами прикасаюсь к пластмассовой горячей плоти. Теперь мы вместе. Снова.
Прячу уцелевшего седьмого в левый карман, поближе к себе, и делаю шаг в гостиную.
Слева зал и спальня родителей, там всегда наряжали ёлку и принимали гостей. Ёлка переливалась огнями, наполняя зал и наши сердца праздником. Чудом.
Туда и подселили по указке народного фронта первых квартирантов войны молодого капитана с женой, которые с трудом говорили по-русски.
По ним пришёлся первый удар.
Дворовая змея гюрза коричневого цвета, больше метра длиной, судя по сброшенной коже, которую не раз доводилось находить в укромных местах сада и построек, дух дома. Бабушка верила, что это предок семьи охранник очага и хозяин двора. И рассказывала, что Бог наградил змею, увенчав её голову короной, за то, что та спасла Ноев ковчег, хвостом заткнув в нём дыру.
У нашей змеи действительно была такая корона, чёрная, почти фиолетовая. Запомнил я на всю жизнь нашу случайную молчаливую встречу под виноградником на заднем дворе. Я мочился в траву, а змея, видимо разбуженная моим вторжением, медленно уползала между ног к густым зарослям ежевики у забора.
Я не успел даже испугаться, только когда чешуя исчезла совсем, натянул шорты и бросился к дому.
Надо же, пописал на духа предков
Испугался я в ту первую ночь с квартирантами. Они заняли зал и хозяйничали там, передвигали мебель, вносили вещи, говорили на тарабарском, а ночью дом разбудили нечеловеческие крики.