Но как раз Пушкин-то, может быть, и стал для Шпаликова тем внутренним «водоразделом», который проводит границу между смешным и серьезным, открывает нам лирического поэта, умевшего не только шутить. У Шпаликова есть небольшой цикл «Три посвящения Пушкину», в прозрачной атмосфере которого ощущается даже легкая стилизация в пушкинском же духе, узнаются некоторые пушкинские лирические мотивы например, из его знаменитого стихотворения «19 октября», обращенного к лицейским друзьям («Поговорим о бурных днях Кавказа, о Шиллере, о славе, о любви»). У Шпаликова же читаем: «Влетел на свет осенний жук, / В стекло ударился, как птица. / Да здравствуют дома, где нас сегодня ждут! / Я счастлив собираться, торопиться. / Там на столе грибы и пироги, / Серебряные рюмки и настойки, / Ударит час, и трезвости враги / Придут сюда для дружеской попойки. / Редеет круг друзей, но позови, / Давай поговорим, как лицеисты, / О Шиллере, о славе, о любви, / О женщинах возвышенно и чисто». Это строки очень личные. Во-первых «круг друзей». В жизни Шпаликова друзья занимали очень значительное место. Это была дружба еще студенческая, пронесенная через всю жизнь: режиссер Юлий Файт, сохранивший шпаликовский архив и передавший его в Музей кино, подготовивший к изданию несколько книг своего покойного друга; сценарист Павел Финн, сделавший Шпаликова одним из главных героев своей книги «Но кто мы и откуда», в которой соединилось мемуарное и романное повествование; кинооператор Александр Княжинский, камерой которого снята последняя (если не считать фильма по стихам Есенина «Пой песню, поэт») картина по шпаликовскому сценарию «Ты и я», драматичная история уже не юных людей, которым пришла пора проверить на прочность и юношескую дружбу, и юношеские идеалы, и не все эту проверку выдерживают. Дружил Шпаликов и с Андреем Тарковским (они оба, а еще Василий Шукшин изображены на тройственном памятнике у входа во ВГИК как самые, может быть, замечательные его выпускники), с художником Михаилом Ромадиным, оформившим первую посмертную книгу Гены, вышедшую спустя пять лет после его кончины
С дружеским кругом связан, конечно, и мотив «дружеской попойки», но дело здесь, во-вторых, не только в этом. Чем старше становился Шпаликов, тем острее ощущалась в нем житейская неприкаянность, бездомность хотя у него образовалась новая семья. Он женился на киноактрисе Инне Гулая, прославившейся главной ролью в фильме Льва Кулиджанова «Когда деревья были большими». В 1963 году родилась дочь Даша.
Инну Шпаликов снял в главной роли в своем фильме «Долгая счастливая жизнь». В этой кинокартине вообще много личного. Герой ее Виктор, человек тридцати с лишним лет, с немалым уже жизненным опытом за плечами. В первых фильмах Шпаликова героями были юноши; кажется, теперь его герои повзрослели вместе с автором. Сам фильм почти бессюжетный, здесь происходит встреча мужчины и женщины, вроде бы обещающая их возможный союз, долгую счастливую жизнь. Но ничего не получается и вряд ли могло бы получиться, понимает зритель. У Виктора остается лишь воспоминание о Лене, заставляющее воображать встречу, которой уже не бывать: «Нахлынуло, накатилось что-то, и потянуло вдруг снова увидеть человека, которого он и знал всего сутки и очень приблизительно». Автор фильма уловил и выразил поворот от «оттепельной» эйфории к рефлексии последующих лет, ставших для целого поколения, выражаясь словами другого поэта, «временем пересчета» (Твардовский).
Несмотря на явную творческую удачу семейного тандема (фильм «Долгая счастливая жизнь» в 1966 году получил приз на фестивале авторского кино в итальянском городе Бергамо), и здесь настоящей семьи не получилось. Каждый из супругов был яркой личностью, звездой (правда, звезда Инны светилась недолго, снималась она мало) а звезда со звездой, как известно, не сходятся. Неуправляемый Гена вечно исчезал, потом возвращался, просил прощения, и все шло по тому же кругу. Так что «грибы и пироги, серебряные рюмки и настойки» созданы поэтической фантазией: увидеть все это он мог разве что в чужом доме. Сходная ностальгия по домашнему теплу и уюту прозвучит у Шпаликова и в других стихах: «Прощай, Садовое кольцо, / Я опускаюсь, опускаюсь / И на высокое крыльцо / Чужого дома поднимаюсь» («Садовое кольцо»). Или вот в этих, где единственным реальным домом лирического героя оказывается пустынный ночной город символ одиночества: «Не принимай во мне участья / И не обманывай жильем, / Поскольку улица отчасти / Одна спасение мое / Пустые улицы раскручивал / Один или рука к руке, / Но ничего не помню лучшего / Ночного выхода к реке / Все было празднично и тихо / И в небесах, и на воде. / Я днем искал подобный выход / И не нашел его нигде» («Не принимай во сне участья»).
Что поддерживало его в этой бесприютности? Работа, конечно. Шпаликов ухитрялся писать и в таких условиях, живя по большей части в домах творчества кинематографистов (Болшево) и писателей (Переделкино). Как член творческих союзов, он имел право на путевки. Ночуя порой у кого-нибудь из друзей и знакомых, с доброй завистью разглядывал корешки книг в больших домашних библиотеках. У него самого настоящей писательской библиотеки и кабинета никогда не было. Он мог зайти на почту и перьевой ручкой, макая ее в чернильницу (в 70-е годы в почтовых отделениях были для общего пользования именно такие), написать стихотворение. Выходило, что почта самое подходящее для литературной работы место. Порой ночевал даже на уличной скамейке.
Поддерживала и питала творчество и память о детских годах, пришедшихся на войну. Шпаликов был очень «автобиографическим» художником. Когда-то, в середине 60-х, он вывел в сценарии картины о военном времени «Я родом из детства» всю свою семью: родителей, себя и младшую сестру. На исходе жизни его снова потянуло в детские годы на сей раз годы «суворовские», киевские. Да, дух казармы был ему чужд, военная судьба его, слава богу, миновала. Но была память о мальчишеской дружбе, и чем меньше жизненных опор оставалось у взрослого Геннадия Шпаликова, тем прочнее казался ему мир, окружавший его в начале жизни. Об этом не ставший фильмом сценарий «Воздух детства». В текст сценария Шпаликов включил одно из лучших своих стихотворений (впоследствии, уже после ухода поэта из жизни, Николай Губенко, в молодости снявшийся в «Заставе Ильича» Шпаликова и Хуциева, использовал его в своем фильме «Подранки»): «Путешествие в обратно / Я бы запретил, / Я прошу тебя, как брата, / Душу не мути. / А не то рвану по следу, / Кто меня вернет? / И на валенках уеду / В сорок пятый год. / В сорок пятом угадаю, / Там, где боже мой! / Будет мама молодая / И отец живой» («По несчастью или к счастью»).
Ставить «Воздух детства» собиралась киевская Киностудия имени Довженко, но эти вечные шпаликовские срывы Да и время «поэтического» кино, каковым и виделась сценаристу задуманная им картина, к этому времени уже прошло Но пока дело не провалилось окончательно, Гена подолгу бывал в Киеве, постоянно виделся со своим старшим другом (Гене он годился в отцы) писателем Виктором Некрасовым Викой, как звали его друзья. Некрасов, когда-то лауреат Сталинской премии, полученной за роман «В окопах Сталинграда», теперь был в опале из-за независимой литературной позиции и связей с диссидентами. В Киеве друзья «погуливали», но посиделки их были не очень веселыми. Будучи под жестким давлением властей, Вика решил уехать из страны. Это произошло 12 сентября 1974 года. В октябре Гена написал посвященное ему стихотворение, одно из самых своих последних и пронзительных: «Чего ты снишься каждый день, / Зачем ты душу мне тревожишь? / Мой самый близкий из людей, / Обнять которого не можешь»