Горожанок бросили лицом о камни мостовой, пока лисицы проводили обыск, царапая медными впаянными в ногтевую ткань засечками когтями, их спины в кровь, получив команду «копать».
Что ты молчишь, Лилис? выплеснул Индиллим вино в лицо прислужника, а кубок швырнул прочь за ставни. Пять лет прошло, как мальчишка выжил. Не можешь убить его сама?
Он под защитой Ияри. Прежде нам нужно избавиться от старика.
Никаких «нас»! Не угодно царю марать о такое руки! Знать ничего не желаю!
Я не о тебе, мой царь. Я о себе и моей сестре.
Где кубок?! пнул царь прислужника стопой ноги, чтобы наливал вина до краев. Лучше бы достойно службу несли. Эрешкигаль гневается на Эблу. Мало мулов? Мало служек? Почему она убивает?
Из-за того, что не принесли ей в дар белявого. Кожа его прозрачна, как бумага. Глаза текут, как вода. У него нет ресниц и бровей, произносила Лилис баюкающим тоном каждое слово, совершенно не опасаясь Индиллима. Младенец словно снег Иркаллы вместо ее серой пыли. Он черное светило на серебре небосклона. Рождение белявого дурное предзнаменование. Одно из трех.
Из трех пошатнулся Индиллим.
Жрица, окутанная прозрачными тканями и драгоценными сияющими браслетами вокруг запястий и лодыжек приближалась к своему царю. Напротив ее сестра близнец синхронно повторяла каждое движение. Души женщины были соединены материей, что не различит ни одно живое око, что существует за пределами знаний поданных жриц о мире.
Белявый второе предзнаменование о конце света, наш царь, произнесли одновременно женщины, и Индиллиму показалось, что у него звенит в ушах. Как только книга знаний и алое перо появятся за стенами царства, случится страшная беда. Придет конец всему.
Но книга знаний ее больше нет, еле ворочал языком Индиллим. Он опрокинул кубок, проливая вино по золой нити своих одеяний, вы
Мы, снова прозвенело у него в голове, то били мы
Мы еле слышно согласился Индиллим. Стирая с бороды вино он отмахивался от видений крови на своих руках, а не гранатового забродившего сока, мы сделали, что должно Конец наступит Эбле, ежели царица сына не родит. Но боги все молчат, великие жрицы. Не исполняют обещание о даровании мне сына
Они ответят, о великий Индиллим. Не терпелив ты, но предсказано, твоим шестнадцатым ребенком станет сын от женщины, которой в этом мире нет.
Но где она?! Я посажу на трон любую, скажите только, где ее искать?!
Туда дороги нет, наш царь, прикоснулись жрицы к одеяниям царя, растягивая в стороны удерживающие ее ремни, оттуда нет возврата.
Великие пятьсот! взмыли руки царя к нависающим над ними кронами вниз вертикальному оливковому саду. Он не помешал Лилис с Лилус сорвать его одеяние, как я получу жену, которая застряла меж миров?!
Для этого, переглянулись жрицы, тебя постигнет таинство но то еще не завтра
Лилис кинула прислужнице, чтобы та закрыла туже ставни, под которыми надрывались ором женщины, чьи спины были исполосованы лисьими когтями до самого мяса.
Ты полон гнева, наш царь, как сей кубок.
Вторая ее рука прикоснулась к отрезку коже на запястье Индиллима, быстро расстёгивая кожаные ремешки, что удерживали последние шелка.
Зеркальные жрицы произнесли синхронно, зашептав:
Мы твои кубки, Индиллим. Наполни собой нас.
О чем бы ни судачили горожане на рынке, да возле живительных вод оазисов, об одном помнили хорошо не говорить дурного о зеркальных жрицах. А то и вовсе не произносить их имена.
Даже в мыслях.
Бывало, на городской площади казнили по доносу Пустоликих, злопыхателей, или тех, кто дурное произнес о жрицах, а иной раз и за одно упоминание их имен. Как выглядели пустоликие никто не знал. Шептались, что те умеют ветром говорить, и дюной слушать. Бредешь себе по пескам, бормочешь ерунду о несчастной судьбине и зажиточных жрицах, что моются в золотых сосудах, да нужду в них справляют, а на рассвете уж и отправишься к Эрешкигаль.
Всего одной женщине, приговоренной жрицами к казне, удалось этой участи избежать.
Спасла ее болезнь, что в Эбле называлась бесячей. От бесячей виделось и слышалось разное. Сходившие с ума утверждали, что смотрели на оживший танец в наскальных рисунках, а то и клинопись зачитывали, сложенную в небе облаками.
Вот и женщина с бесячей утверждала, что новорожденная ее девочка должна носить имя Лилис, означающее «лилия». Мол, родила она ее в водах, полных цветущих белых лилий, а на смешавшуюся с водой кровь приплыли крокодилы, сожравшие помогающего с родами мужа.
Бесячей не поверили. Дочь ее переименовали просто в Ил. Ведь ни в каких ни в лилиях она родилась, а в грязном иле, где беднякам и полоумным самое место. Вот только мужа действительно нашли обглоданного крокодилами в речушке, где свободно играли ма́лые такая низкая в ней стояла вода, ранее совершенно безопасная.
Ияри просил перед верховными жрицами, чтобы оставили они той матери жизнь, а девочку Ил, как подросла, пристроил в чашницы к кочевым пастухам. Ияри и белявого взял к себе в прислужники зиккурата, и нищенке помог; к Ияри единственному шли открыто, не страшась, что огреет клюкой.
Кому он помогал советом, кому лекарственными травами, а кому и назиданием. Эблаиты старика уважали, помня, что жрицы учились у него. А потому терпели и белявую голову изгоя, мелькающую по рынку, и чумазую девочку Ил, что как мать бормотала под нос всякую ересь.
Когда Индиллим покидал покои жриц, навещая чуть ли ни каждый седьмой закат, Лилис с Лилус взялись за руки, возлегая на бархате и закрыв глаза, прислушались к небесному шепоту. С рождения их разум проникал туда, где смертных не бывает, пока сердца их бьются.
Мы снова не пройдем, сжала ладонь сестры Лилус, нам не попасть к богам, сестра я их не слышу и не вижу
Пытайся, ответила Лилис рукопожатием в два раза крепче, мы должны увидеть, должны проникнуть к божествам.
Лилус пыталась отключить сознание, пыталась рассмотреть хоть что-то кроме звёздных комьев, но раз за разом те превращались в илистые топи, из черных вод который расцветали лилии с сочившимися кровью лепестками.
Нет мы не можем! выдернула она руку. Мы не богини! Мы всего лишь люди!
Всего лишь?! подвернула голову ее сестра, а люди могут сделать так?
Вытянув руку, она призвала в центр ладони спелую оливку с вертикального сада, падающего кронами с потолочный сводов.
В нас сила, я не отрицаю, не сводила Лилус взгляда с оливки.
Он должен умереть. Мы знаем.
Мы о царе, или о белявом о ком мы говорим?
Лилис сдавила пальцы, и кружившаяся над ее рукой оливка пролила масляные капли.
Мы даже более, чем только лишь о них.
Ничего не ведая о делах богинь, жриц, царей или Ияри десятилетняя девочка Ил исследовала пустынные земли Эблы в поисках нового пера. Пока погонщики устраивались на привал, пока разжигались костры, вытирая нос рукавом, Ил бегала от куста к кусту, от кочки к кочке, заглядывала под каждый камень, припевая:
Перышко найдись скорее! И станет моя мамочка веселее! Пёрышко найди меня, и скакала она на одной ноге, я буду добра и жива! Жива, задумалась Ил, придумывая, что там дальше, она услышала шепот камушков у себя под ногами и повторила их слова, пока не отправлюсь под землю в Иркаллу! Пока я ой! Пока я совсем мертвой не стану! расхохоталась она, крепко захлопывая ладошками рот.
Ну и песенка получилась. Какая-то совсем не веселая, и чего слушать твердые бездушные камни! Что им-то может быть известно об Иркалле?
Ну нет! Я! В Иркаллу?! У меня еще слишком мало пёрышек на алтаре!
Ил искала особенное перо, которых не видывали в Эбле больше тысячи лет. Она верила, что непременно его отыщет. Она просто знала. Знала и все. Ил снились странные сны, которые всегда сбывались, а тут еще и камни стали напевать, да песок нашептывать.