Она подошла к нему и приложила палец к тому месту на шее, где, как ей объясняли однажды знакомые студенты-медики, находится сонная артерия. Никакой пульсации. Потом она достала из кармашка джинсовой серой куртки маленькое зеркальце и приложила его к губам мужчины. Вроде бы он мертв. Так. Теперь – его телефон. Никто не должен его найти, ведь там отразился бы и ее звонок.
Телефон полетел в воду.
Она и сама удивлялась своей собранности, хладнокровности и спокойствию. Возможно, думала она, это ее состояние – временное, и неизвестно еще, что за этим последует. Вполне вероятно, будет истерика, но это уже дома, а сейчас она должна довести все до конца. То есть отойти в сторону, достать носовой платок и протереть им пистолет, тщательно спрятать его, предварительно замотав в шелковый шарфик, на дно сумочки и более коротким путем вернуться домой.
Что она и сделала. И уже возле дома вдруг поняла, что теперь может жить спокойно. Что человек, который отравлял ей жизнь и которого она боялась, мертв. Она представила себе вдруг, как над головой ее от сознания совершенного распускаются, потрескивая, густые и роскошные взрывы салюта, как тысячи, миллионы маленьких звезд осыпаются с темного теплого августовского неба ей на плечи. Фейерверк, праздник освобождения и возвращения к нормальной, безмятежной жизни. Оставалось только сделать один важный звонок.
По лестнице она поднималась, размахивая сумочкой – ей казалось, что пистолет, лежавший в ней, стал намного легче. Словно пуля, выпущенная в висок ее врага, весила целый килограмм.
Ей открыла мама. Такая красивая, милая и уютная в своем домашнем широком платье.
– Вернулась? Что-то ты поздно сегодня. С Женей встречалась? – В тоне матери она почувствовала иронию.
– Нет, просто прогулялась немного. Днем – духота, жара, а вечером в Москве так красиво, свежо, все вокруг радуются жизни… вот и я тоже решила пройтись…
– Надеюсь, ты проголодалась? Мы с папой тебя ждали-ждали, да так и не дождались. Будешь с нами ужинать?
Так не хотелось думать о том, что произошло совсем недавно в парке, что Оля сама себя принялась убеждать: убийство – лишь плод ее воображения, это просто ее фантазия или даже мечта, так и не воплощенная в жизнь. И она сейчас действительно гуляла по Тверской, слившись с праздношатающейся публикой. Она так хорошо представила себе это, что даже словно почувствовала запах еды из раскрытых дверей кафе и вентиляционных отдушин ресторанных кухонь. Даже уличный шум будто бы проник в ее уши. Иллюзия было полной.
Ужинали в комнате, перед телевизором.
– Суп будешь? Или только второе?
– А что у нас на второе? – крикнула Оля из ванной комнаты, где она тщательно мыла руки.
Она стреляла с довольно близкого расстояния, но брызг крови на одежде не обнаружила. Она сняла куртку, решив, что, если она прямо сейчас встанет под душ, а потом переоденется, это может показаться маме подозрительным, ведь все это она обычно проделывает после ужина. И вообще, мама в последнее время стала излишне внимательной, придирчивой, и всегда, когда Оля возвращается домой, смотрит на нее пристально, словно хочет заметить в ее внешности следы недавнего свидания – особый взгляд, помятую одежду, следы поцелуев на ее шее. Вот только спросить напрямую, как далеко зашли у нее отношения с Женей Бутурлиным, мама все еще не решается. Но когда-нибудь непременно спросит.
– На второе грибы с рисом, как ты любишь. Я подумала, что нельзя постоянно есть только мясо.
– Ну почему же нельзя? – Оля с улыбкой села за стол, посмотрела на умиротворенного и уже сытого отца.
– Привет, – произнес он так, что Оля замерла, вдруг ощутив опасность, в которой она теперь вынуждена будет жить, продолжая делать перед своими близкими вид, будто ничего не произошло.
Родители так любили ее, они втроем жили так спокойно и всегда так хорошо понимали друг друга, что ей на какой-то миг стало вдруг страшно, что она никогда больше не услышит этого отцовского, преисполненного любви «Привет». Не увидит и маму, не услышит ее голоса. Что она потеряет то главное, чем жила – семью, любовь близких и их понимание. Вряд ли папа или мама, узнав о том, как она решила избавиться от своего врага, поймут ее и простят. Ведь после того, как она исчезнет из их жизни, у них тоже все изменится. Они будут спрашивать себя: где же они совершили ошибку и в чем, если их дочь оказалась способной на такое хладнокровное преступление? Но, с другой стороны, не сделай она этого, что стало бы с ней самой? Самозащита в самом широком смысле слова. Слишком широком, заметит кто-то. Быть может, это будет ее адвокат?