Ай да Вася! С чего это ты раскутился? воскликнул Глоталов. А не боишься, что отец «Травиату» из русских песен на твоей голове сыграет?
Ставь, ставь! Угощай бедных артистов! хлопнул его по плечу резонер Днепровский. За это тебе сторицею воздастся.
Сын головы приказал подать коньяку и лимонаду. Котомцев сидел и перечислял:
Два дела сделано. Лес есть, занавес есть. Теперь мебель на сцену, лампы для освещения театра и сцены
Мебель? проговорил нотариус. Вот насчет мебели у нас плохо.
Позволь Да какая же такая особенная мебель в «Грех да беда»? Ведь мы «Грех да беду» ставим. Четыре стула, стол, шкапчик вот и все возразил Днепровский.
Однако ведь надо еще и водевиль поставить. Кроме того, придется и другие пьесы давать. Ведь не один же спектакль мы дадим.
Мебель придется здесь по домам собирать. Мебельной лавки здесь нет, заявил нотариус. Впрочем, кой-какую мебелишку я от себя дам. Надеюсь, и лесничиха не откажет.
Желаете двухспальную кровать? Жертвую. У меня после покойницы жены осталась! воскликнул Глоталов.
Ха-ха-ха! Да на что нам двухспальную кровать? разразился хохотом Безымянцев. Нам нужно мягкую гостиную мебель.
Да и не одну гостиную. Нужно и в зрительную залу три-четыре ряда стульев поставить, прибавил Котомцев.
А это уж придется у головы из ратуши попросить. Больше взять негде.
Вася! Это уж твое дело! Сваргань! хлопнул Глоталов по плечу сына головы. Или боишься отца?
Юноша опять сконфузился и замялся.
Действительно, у нас папенька на этот счет на манер вампира тихо произнес он, потупя взор при виде обращенных на него взглядов актеров.
Нет, нет. Не требуйте от него, господа, этого сказал нотариус. Пусть уж он только лес доставит в театр, а стулья для театра у головы лесничиха Ольга Сергеевна Гусина выпросит. Насчет стульев у нас, впрочем, было просто, когда мы любительский спектакль ставили. Два ряда стульев из ратуши было, действительно, поставлено, а потом, когда билеты на эти стулья были проданы, то всем объявили, что кто хочет в стульях сидеть, то пусть только платит деньги за билеты в стулья, а стулья свои пришлет. Так и делали. Присылали с прислугой свои стулья, а потом и сидели на них.
Подали лимонад и коньяк.
VI
Котомцев хоть и отказывался от водки и вина, но так как угощали его все нужные люди, то пришлось выпить изрядно, так что в номер к себе поздно ночью вернулся он значительно захмелевший. Жена и свояченица уже спали. Он постучался. Ему отворила жена. Она была босиком, в рубашке и ночной кофточке.
Пьян? И не стыдно это тебе! воскликнула она, видя при свете свечки его красное лицо и чувствуя сильный спиртной запах.
Да ведь сама же ты послала меня в трактир знакомиться со здешней публикой, отвечал заплетающимся языком Котомцев. А трактирное знакомство без выпивки невозможно.
У вас все невозможно! Срамник Бесстыдник Смотри, даже шатаешься!
Зато много дела сделал. Занавес есть, портал есть, афишки будут. Вот даже два стула в первом ряду на первое представление продал.
Он вынул из брючного кармана скомканные трехрублевку и рублевку и бросил их перед женой на стол.
Швыряй деньги-то, швыряй! Много их, должно быть, у тебя.
Я чтоб тебе показать.
Много ты помнишь обо мне! Как же! Селянки-то порцию мне с Дашей только пообещал прислать из трактира, да так и забыл.
Таня! Прости! Голубушка, прости! Действительно, забыл, хлопнул себя Котомцев ладонью по лбу. Пришел в трактир наши актеры сидят и пьют с публикой. Один пристает, другой пристает
А мы с сестрой ждем, голодом сидим. Уж в двенадцатом часу ночи велели подать себе самовар и напились чаю с булками. Третий день не обедаем. Такая жизнь несносна.
Но отчего же вы сами не спросили себе селянки? Отчего не послали в трактир коридорного?
Бережем твои финансы. Думаем, не прислал ты, так уж почему-нибудь рассчитываешь. Городишко глухой Бог знает, возьмем ли еще здесь какие-либо сборы.
Последние слова жена говорила уже лежа в постели. Она и ее сестра спали за альковом, на кровати. Котомцев раздевался и укладывался во второй половине комнаты на диване. Не было ни простыни, ни одеяла. Он улегся на свою красную кумачовую подушку без наволочки, прикрылся пледом и докуривал папироску.
Первый спектакль в воскресенье говорил он жене. Ставлю «Грех да беда» Островского. Тебе Татьяну играть. Ситцевое и шерстяное простенькое платье у тебя есть. Для лесничихи надо будет водевиль пристегнуть. Роль Бабаева навязали нотариусу. Завтра афишу составим. Виделся с жидом-типографщиком. Он же и здешний ростовщик. Просил его выкупить твои заложенные в Петербурге платья. Показывал квитанции. Ведь надо же выкупить тебе платья. Без платьев и играть нельзя.
Ну, и что же? спросила жена.
Ростовщик-то? Ни да, ни нет. «Надо, говорит, видеть, какой будет первый сбор в театре». Стало быть, ко второму спектаклю уж нечего рассчитывать платья иметь.
И к третьему, должно быть, не увидаешься с платьями. Ужасный городишко! Я прошлась вчера с Дашей по улицам. Десятка полтора хороших домов, а остальное лачуги да избы. Все беднота. Кому тут в театр ходить!
Говорят, надо мировому судье визит сделать. Все от него зависит. Сказывают, тут как-то на Масленой приезжал фокусник и чревовещатель и первое представление устроил у мирового на дому, разумеется, даром, так тот ему потом весь город согнал на его вечера, а вечера он давал в здешнем училище. Два вечера дал, и зал был битком.
Вот видишь, и фокусник давал представление в училище, а ты хочешь играть в каком-то мыловаренном заводе, за городом.
В училище сцены негде поставить. Фокусник давал представления в классе. Ему сцены не нужно. Да и все здешние нам советуют, чтобы мы играли в мыловаренном заводе. После спектакля танцевальный вечер.
Ну, спи. Завтра поговорим.
Котомцев заснул.
Наутро обитатели номера проснулись от сильного стука в дверь. Стучал комик Суслов и кричал:
Эй, вы, сонные тетери! Отворяйте брату двери!
Суслов! Это ты?
Я, я, я Отворяйте. Театральный сбор несу. Вчера сорвал с одного портерщика рубль за билет на первый спектакль и выдал ему предварительную расписку.
Погоди, мы еще спим. Дай жене и свояченице одеться. Который час?
«Седьмой, восьмой, девятый Ах, Амур проклятый!.. И страх их не берет!» отвечал Суслов, цитируя из «Горя от ума».
Танечка! Даша! Вставайте сказал Котомцев жене и свояченице. Суслов стучится. Он деньги принес.
Пусть входит. Мы за альковом оденемся.
Котомцев отворил дверь. Вошел Суслов. Лицо его было бледно и опухши, глаза красны.
Эк у тебя рожу-то перекосило! Хоть сейчас с тебя черта писать егорьевскому коню под ноги, сказал Котомцев.
Зато дело сделал. По всем портерным и трактирам огласил, что приехала драматическая труппа и будет давать представления. Ведь газет здесь не издается, так надо же как-нибудь оповещать до афиши. Вот даже рублевое место тебе продал. Получай рубль целковый.
Да как тебе деньги-то поверили? Мало ли кто придет в портерную и назовется актером.
А вот поверили. И даже даром пивом употчевали, так употчевали, что на лошади и в гостиницу меня привезли. Это сын одного здешнего кабатчика и трактирщика. Две портерные лавки, кроме того, дровяной двор у них. Прекрасный саврасик. Подседов его фамилия. Сам просится играть с нами. «Мне, говорит, хоть только на сцене постоять». А я ему говорю: «На сцене стоять стой, но чтобы каждое представление билет на место покупать». И вот он дал рубль за место.
Послушайте, Суслов, богатый он? спрашивала из-за алькова Котомцева, всплескиваясь водой из умывальника.
Да должно быть, что тятька его при капитале. Торгуют, свой дом имеют.
А нельзя ли у него денег занять, чтобы мои костюмы в Петербурге из ломбарда выкупить?
А вот подберем его к рукам, так, может быть, будет и можно.