Каспару еще не доводилось наблюдать за спешащими мимо людьми. Конечно, ему случалось сидеть или стоять где-нибудь и видеть прохожих. Но он обычно с кем-нибудь беседовал, или читал книгу, или был занят своими мыслями. Сейчас он ничего не делал он только наблюдал, и ему вдруг пришло в голову, сколько жизней проходит в эти минуты мимо него и в каждой какая-то работа, квартира, семья или одиночество, свое счастье, свои заботы; каждая их этих жизней как-то приспособилась к миру или вступила с ним конфликт. Он жил своей жизнью, и другие жизни были для него как окружавшие его дома, и улицы, и деревья. Только когда он вступал с ними во взаимодействие, у него появлялись определенные чувства в отношении этих жизней и того, что они для него означали. Сейчас же он впервые подумал о том, что они означали сами для себя: каждая из них была отдельным миром, целостным, совершенным. Да, он любил Биргит, и она любила его. Она не хотела, чтобы он переехал к ней в Восточную Германию, она хотела к нему, в Западную. Но у нее была своя жизнь, тоже по-своему целостная и совершенная, только она была ему незнакома, он не знал, что в ней хорошего, а что плохого. Она взяла его в свою жизнь. И все же он вдруг почувствовал себя пришельцем, инопланетянином и испугался.
Потом все стихло. Лишь изредка из-за угла появлялся одинокий прохожий или проезжала мимо машина, которую Каспар слышал еще издалека. Неподалеку от школы стояла церковь, которую он видел по дороге от станции и боя курантов которой он так и не дождался: они не работали. А может, часы на церковной башне просто несовместимы с социализмом. Зато трамваи работали как часы: теперь они проезжали с интервалом не в десять, а ровно в двадцать минут. Два соединенных друг с другом ярко освещенных аквариума на колесах с несколькими пассажирами или совершенно пустые. Свет в большинстве окон дома напротив стал голубым. Интересно, что они там смотрят?
Каспар вышел из-за колонны и прошел несколько метров без всякой цели. Было приятно немного размять ноги. Но какой-то энергично шагающий прохожий окинул его подозрительным взглядом, и он поспешил ретироваться обратно в свою нишу. Ему вдруг пришло в голову, что иногда во время поездок на поезде он, приехав в пункт назначения, неохотно покидал вагон не потому, что его манили неизведанные дали, а потому, что этот поезд на некоторое время заменял ему дом. Ниша за колонной, вечерняя тьма, скудный свет редких фонарей, немногочисленные звуки улицы, визг трамвайных колес все это нравилось ему. Если бы его не мучил страх, что Биргит вовремя не вернется домой и он опоздает на Фридрихштрассе, он чувствовал бы себя в этой нише как дома.
Из-за угла вышла молодая женщина. Это была не Биргит, но она чем-то напоминала ее и направилась к тому самому подъезду. Каспар ринулся вслед за ней через улицу. Это была Хельга. Она коротко взглянула на него, но ничего не сказала, а, молча открыв дверь, вошла в тускло освещенный подъезд. Каспар так же молча последовал за ней. Только открыв дверь квартиры и включив свет, она повернулась к нему. «Какая она красивая! подумал он. Красивая, загадочная и привлекательная Почему я до сих пор не замечал этого?»
Мне нужны фото Биргит на паспорт, промямлил он смущенно.
Хельга кивнула, жестом велела ему подождать в прихожей и прошла вглубь квартиры. Где-то пробили часы восемь ударов, таких же, какими Биг-Бен отмечал каждые полчаса. Половина одиннадцатого. Каспар наслаждался теплом. Только сейчас, в помещении, он понял, как замерз и как жаждал тепла. Хельга вернулась через несколько минут с почтовым конвертом. Он сунул его в карман.
Спасибо.
Рост у нее метр семьдесят четыре, глаза карие.
Она обняла его. Каспар почувствовал ее тело и тоже хотел обнять ее, но не успел.
Береги ее! сказала Хельга и, отстранившись от него, открыла ему дверь.
9
За время всех этих приготовлений было еще кое-что, что произвело на Каспара сильное впечатление: женщина с желтым шарфом.
Они с Биргит хотели вместе отпраздновать Рождество в Берлине. Подруга Биргит уехала в Гарц[9] и оставила Биргит свою квартиру. Каспару пришлось бы каждый день въезжать в Восточный Берлин и выезжать из него, зато у них целую неделю была бы своя квартира! Но ему нужно было домой, чтобы одолжить у друзей недостающую сумму, необходимую для побега. Друзья не подвели один дал пятьсот, другой триста марок. В начале января Каспар вручил своим гангстерам в пальто из верблюжьей шерсти конверт с пятью тысячами марок.
Две недели спустя они выдали ему документы для Биргит. И не только для нее. Через два дня должна была бежать еще одна женщина, и они попросили Каспара передать ей документы. С ней нужно встретиться завтра в два часа перед входом в оперный театр. На шее у нее будет желтый шарф, и, когда он заговорит с ней, она спросит: «Вы и в самом деле из Венеции?»
На пограничном КПП на Фридрихштрассе его уже несколько раз просили пройти в заднюю комнату и раздеться до трусов. Если проверка будет и завтра, сказал он себе, то уже не важно, сколько фальшивых паспортов при нем найдут, один или два, и, сразу успокоившись, благополучно прошел контроль.
Женщина с желтым шарфом стояла у подножия лестницы перед оперным театром, в углу между ступенями и основанием колоннады, вжавшись в стену, словно желая в ней раствориться.
Вы и в самом деле из Венеции?
Она была высокая, плотная, с красивым настороженным лицом и решительным голосом. «Почему эта решительность в голосе кажется такой нарочитой?» подумал Каспар и кивнул.
Я не возьму паспорт, произнесла она, понизив голос. Я не поеду. Не могу.
Я вас не понимаю. Все готово. Деньги уплачены, иначе бы эти люди не отдали мне документы. Ведь ваш
Жених.
Каспар подождал несколько секунд, но она не стала продолжать.
А почему вы не можете?
Она смотрела в сторону.
Праздник в среду не состоялся. Его перенесли на завтра. А мы рассчитывали, что он пройдет в среду.
Какой праздник?
Мы готовились к нему целый месяц. Дети так ждут его! Я подготовила с ними спектакль. Без меня они не смогут Голос ее пресекся, она достала носовой платок и отвернулась.
Каспар растерянно молчал. Она что, плачет? Что ему делать? Погладить ее по плечу? Или обнять?
Детский праздник Она опять повернулась к нему и заговорила с той же фальшивой решительностью в голосе. Я работаю заведующей в детском саду. Я не могу сорвать этот праздник. Я понимаю, что вам трудно это понять, и не осуждаю вас, я не осуждаю и Александра
Вы решили остаться?
Остаться, бежать Оставьте меня в покое! Завтра я не могу, вот и все. Не могу! Она посмотрела на него отсутствующим взглядом, как упрямый ребенок. Я пошла.
И, не сказав больше ни слова, она пошла прочь, перешла на другую сторону Унтер-ден-Линден. Каспар смотрел ей вслед, пока она не скрылась между Нойе Вахе[10] и Цейхгаузом. Ему хотелось понять, как такое возможно. «Когда вы решили бежать, вы ведь знали, что здесь для вас все кончится и детский сад, и дети, и праздники, и все остальное? думал он. Как же можно перечеркнуть такое серьезное решение одним лишь нежеланием сорвать чей-то праздник?» Может, некоторым людям просто трудно перешагнуть порог своего будущего? Может, они способны принять его умом и душой, только когда оно еще далеко, когда, скажем, еще лето, а бегство запланировано на январь и воспринимается пока как нечто абстрактное? А когда оно приближается и обретает конкретные черты, они испуганно шарахаются от этой реальности. Может, именно так многие французские дворяне во время революции упустили возможность бегства, хотя им грозила гильотина? А этой заведующей детского сада грозит не гильотина, а всего-навсего лишение шанса на жизнь вместе с Александром в Западной Германии, которая, возможно, всегда была для нее некой абстракцией.