От окна до океана - Манушин Андрей

Андрей Манушин

От окна до океана

«Пятница, 27 августа. Протяжный скрип ворот известил погружавшийся в полумрак сад о госте».

За нестройной шеренгой ржавых прутьев здание казалось запущенным, но внутри меня ждали аккуратно подстриженный газон и ухоженные деревья. Я помню, как застыл у входа, ёжась от холода, оглядываясь назад и не решаясь зайти. Где-то в глубине аллеи мелькнул ослепительно белый халат сестры милосердия.

Наступал вечер. Тени трещинами расползались по стенам больницы. Под ногами захрустел мелкий гравий. Дорожку с утра тщательно разгладили, и теперь ступать по ней было неловко. Я чувствовал, как шаги портят ровное покрытие и нарушают тот хрупкий баланс, на котором держится равновесие в таких заведениях. Символизм и суеверия приобретают особое значение, когда речь идёт о тяжёлых заболеваниях или смерти. Но лететь по воздуху я не мог, и оттого скрепя сердце направился к потускневшим от времени ступенькам клиники.

В прихожей царил беспорядок. Здание было старым, с высокими потолками, лепниной и потрескавшейся краской на стенах. От просторного холла тянулись щупальца коридоров, которые, в свою очередь, дробились на ещё более узкие ходы. На второй этаж вела лестница с резными перилами, а под ней в тёмной кладовке гудели катушки огромного альтернатора. В воздухе будто чувствовалось напряжение от его работы.

Я невольно повёл носом. Сырость и плесень вперемешку с запахом берёзы. Дерево послужило материалом для новых половиц, старые прогнили и были сложены тут же, у нетопленного камина.

Я позвал Эрла. Эхо потонуло в бесчисленных поворотах коридорной сети. Паутина над зеркалом в позолоченной оправе задрожала. За стеной послышались шаги. Они несколько раз сменили своё направление, прежде чем в холле появился мой товарищ.

 Ваар!  улыбнулся Эрл, раскрывая объятия.  Наконец-то заехал к нам. Пойдём, я покажу тебе всё.

Мы шли по лабиринту человеческих нор, пересекая узкие коридоры и кабинеты. Я не пытался запомнить дорогу, просто делал снимки комнат, через которые мы проходили. Мутно-жёлтые изображения гелиографа вполне сгодятся для печати, а везти с собой фотографа с пресс-камерой я не хотел. Я рассчитывал, что прекрасно проведу время за городом и даже смогу отдохнуть за работой.

 Старик совсем выжил из ума,  поделился Эрл. Он говорил медленно, чтобы я мог записывать в свой блокнот все, что посчитаю нужным.  Последние больные встретят свой конец куда раньше положенного им срока. Я предупредил о тебе на прошлой неделе. Думаю, он успел подготовиться.

Мы прошли через библиотеку в комнату отдыха. Товарищ кивнул мне на плюшевое кресло рядом с журнальным столиком. Помещение было мрачным. Я заметил, что в больнице не включали свет.

 Экономим топливо,  объяснил Эрл.

Под потолком бежали латунные трубы громкоговорителя. Каждое движение в соседнем кабинете отзывалось в них дрожью. Профессор то и дело покряхтывал, прочищая горло. Я видел его однажды, ещё студентом. Он приехал в город прочитать лекцию на стыке социологии и экологии, значения которой никто не понял. Должно быть, он выбирался отсюда очень редко, посвящая всё свое время науке.

Эрл пригласил меня. Сухой тщедушный старик с необычайной для своего возраста энергией поднялся из-за стола навстречу. Профессору было уже далеко за семьдесят, и увидеть его в таком расположении я никак не ожидал. Он легко пронесся через весь кабинет и протянул мне шершавую руку.

 Ваар Немер,  представился я, отвечая на рукопожатие.  Я хотел бы написать о вашей больнице, господин Гединк. И о ваших экспериментальных методах.

 О, это прекрасно,  профессор расплылся в улыбке.  Для меня большая честь познакомится с вами. Я давно хотел бы составить подробные описания исследований, что проводил последние десять лет вдали от научного сообщества и на отшибе цивилизации, но мне никак не хватает времени сесть за работу. Вот и сейчас, как видите

Гединк развел руками. На столе лежали контейнеры пневмопочты.

 Сметы о расходах, медицинские альманахи, бог знает ещё какая ерунда,  он горестно указал на документ с гербовой печатью.  Квартальный отчёт в министерство, например.

Его пальцы, высушенные, словно вяленый угорь, скрутили бумагу и поместили в капсулу. Потом доклад отправился в трубопровод. Профессор дернул рычаг, и сжатый воздух подхватил контейнер, отправив документ на утверждение бюрократам.

В комнате было жарко здесь располагался паровой котёл, питавший здание, и тёмные от копоти трубы из клёпанной стали уходили в пол. Гединк налил мне рома, даже не взглянув на сидящего рядом Эрла. Тот едва заметно поморщился. Мы чокнулись.

 Когда мы сможем начать?

 Сегодня, дорогой Немер, уже поздно для вопросов,  ответил Гединк.  Вы переночуете у нас, а завтра мы с вами обстоятельно поговорим. Я проведу для вас обзорную экскурсию.

 Мне бы хотелось поговорить с кем-нибудь из пациентов,  сказал я, но старик продолжал улыбаться, смотря мне в глаза, и я закончил мысль.  Это возможно?

 Я не думаю, а, впрочем, посмотрим, что можно сделать. Больные не самый интересный материал.

Двусмысленность концовки смутила меня. Я кивнул, прощаясь.

 Мерзкий старикашка,  без тени злобы сообщил мой друг, когда мы вышли в коридор.

 Ты устроишь мне встречу с кем-нибудь из персонала?

 Гединк приставит за тобой кого-нибудь, так что на особенные откровения не рассчитывай,  предупредил Эрл.

В прачечной мне выдали смену белья. Я собирался провести здесь не больше трёх дней. В городе давно ходили слухи об экспериментальных методах Гединка, но всерьёз делами старейшей клиники никто не интересовался. Людям нет дела до того, что происходит с безумцами за её стенами. Им достаточно, чтобы умалишённые не бродили по улицам, и с этим учреждение справлялось.

Больница стояла на холме, у подножья которого заканчивался город. Вокруг был лес и едва тронутая цивилизацией природа. Иногда фабричный смог с окраин ложился невесомой дымкой на пруд в саду, и это производило впечатление, будто на клинику опустился туман. Я знал, что в больнице содержится несколько преступников, но разобраться, в чём их вина, не успел. Я почти не готовился к поездке. Газета дала мне небольшой отпуск, и я собирался навестить Эрла, моего приятеля с университетских времён. Охота за эксклюзивным материалом не интересовала меня. Отчеркнув жирную линию под записью о первом знакомстве с Третьей клиникой, я потушил светильник.

***

Утро было неожиданно тёплым. Распахнутое настежь окно не избавляло от духоты. Я оделся и спустился позавтракать. Врачи, санитары и остальные обитатели больницы сидели отдельно, и иерархия этих каст определялась близостью столов группы к буфету. Такая сегрегация соблюдалась не только в столовой. Клиника вообще походила на живой организм. Я чувствовал, что это место становится полноправным героем моей колонки, не менее важным, чем сам профессор или его методы.

«Суббота, 28 августа. Третья клиника. Расскажу немного о распорядке дня её обитателей. С утра Гединк принимается очищать свой нос. Он старательно высмаркивается, закапывает капли, потом снова высмаркивается и делает так до тех пор, пока не может дышать совершенно свободно. Ритуал этот вынужденный и не доставляет ему никакого удовольствия, потому он не особенно радостно встречает утро и не любит завтракать с другими обитателями особняка.

Последние делятся на два типа больные, или пациенты, и клиенты, или постояльцы. Это совершенно разные люди, и отношение Гединка к ним тоже разное. Больные это, в основном, бедолаги с повреждённым рассудком, а также несколько приписанных к клинике жителей соседних деревень и предместий, кому не посчастливилось заболеть ангиной или гриппом. Клиенты же приезжают загород отдохнуть от копоти и суеты, подышать полной грудью, а заодно, если получится, поправить здоровье».