После завтрака Гединк уходил себе в кабинет, хотя найти его там было невозможно. В первый день я прождал его под дверью несколько часов, а он так и не вышел. Внутри было тихо. Я стучал, просил помощницу заглянуть к нему, но она лишь качала головой. Вообще, его помощница весьма любопытный экземпляр. Этой даме около сорока лет. Она, по её словам, четыре раза была замужем, все неудачно. У неё были короткие волосы и весьма прогрессивные взгляды на место женщины в современном мире. Никто из сотрудников Клиники 3 так не восхищался профессором в его присутствии и так беспардонно не вытирал об него ноги, когда доктора не было рядом, как она.
Убедившись, что полдня позади, три кружки кофе выпито, а утренняя газета прочитана вдоль и поперек, я поднялся с кресла и пригласил Жанет так звали помощницу Гединка пообедать. Мне было неловко сознавать, что она видела моё пятичасовое унижение у дверей её начальника. Я решил, что начну свою историю иначе с интервью у правой руки профессора. По крайней мере, так мне тогда казалось.
Мы вышли на улицу и закурили.
Не люблю тех, кто курит, сообщила мне Жанет, затягиваясь. У неё были крепкие сигареты с ароматом ежевики из далёкого Оттиска. Я набил трубку недорогим табаком из колониальной лавки. Мой бывший муж часто курил. Мы расстались, конечно, по другой причине, но всё равно весьма скверная привычка.
«На улице не жарко и не холодно. Весь день здесь стоит хорошая температура, словно в инкубаторе».
Я хотел было пойти в столовую, но Жанет обогнула здание и направилась к другому корпусу. Там был небольшой ресторанчик, для клиентов и обеспеченного персонала. Ещё один способ избегать санитаров и медсестёр за бокалом вина и жареными креветками со спаржей. В столовой, тем временем, подавали тушеные овощи и жидкий суп.
Я задам вам несколько вопросов, я не спрашивал разрешения, меня злила напрасная потеря времени.
Так я и думала.
Вы давно работаете с профессором?
Девять лет. Двенадцать, если считать его преподавание в Университете.
Вы закончили медицинский?
Боги, нет. Я ничего в этом не понимаю. Я бы не выдержала. Моё дело бухгалтерский учет и письма. Для «принеси-подай» у нас есть Кори. Когда доктора стали уходить, мне пришлось взять на себя вопросы статистики
Уходить? Почему доктора стали покидать клинику?
В больнице введён экспериментальный режим. С недавнего времени. Новый порядок. Гединк хочет попробовать особые методы. Некоторые с ним не согласились.
Что это за способы? Лечение?
Да, Жанет глотнула чай. Вам лучше спросить у него самого, я в этом не разбираюсь. Я только выписываю чеки на новое оборудование, составляю сметы по новым препаратам. Меня это не касается. Я тоже могла бы уйти, но пока меня всё устраивает. Вернее, она выругалась, ничего меня не устраивает, но он платит мне хорошие деньги по меркам города. Я бы не заработала столько машинисткой, даже если бы пахала в две смены. Не хочу возвращаться в грязь трущоб. Уж лучше работать со старым
Она вновь выругалась.
Он не нравится вам? Или дело в самой работе?
Жанет немного помолчала.
Я понимаю, что мы постоянно требуем от этой жизни невозможного. А между тем, самой жизни на это плевать, она не может измениться и стать идеальной для каждого. Все думают, какие они особенные, и вот стоит им только захотеть, они реализуют все свои мечты. Но работают за ломоть хлеба в прачечной или обслуживают похотливых стариков горничными. Так что я хорошо устроилась. Да, пожалуй, хорошо. Нужно чаще повторять себе это.
После обеда выяснилось, что у Гединка нет времени провести для меня экскурсию, и он прислал ассистентку, чтобы она поводила меня по окрестностям.
«Кори около двадцати пяти. Это скромная, даже застенчивая девушка, но, если речь заходит о докторе Релммиге, при котором она работает стажёром, Кори меняется в лице и проявляет такую твёрдость, которую никак нельзя от неё ожидать. Она готова наброситься на вас, если вы не выразите к его персоне подобающего почтения.
Доктор Релммиг настоящий гений. Вам следовало бы раньше познакомиться с ним. Никто из светил медицины в нашем городе, она переходит на шёпот, за исключением доктора Гединка, конечно, не сравнится с ним в образованности и учтивости».
Мы с Кори поднялись на второй этаж. В палате на десять мест, спрятанной за закутками кладовых и санитарских, было всего четыре человека. Один из них привлёк моё внимание необычайной худобой и неестественной формой черепа. Он был истощён, я бы сказал, высушен. Неуклюже расположившись на койке, он прикрыл глаза костлявой рукой и посмотрел в мою сторону. Мне захотелось узнать его историю, и я попросил Кори оставить нас.
Я знаю вас, его голос был тихим. Вы журналист. Из города.
Он помолчал, собираясь с силами.
Я читаю вашу колонку. По субботам.
Верно. Позвольте, я возьму у вас интервью?
Такие вас не интересуют, улыбнулся он и покачал головой.
Почему же? Меня все интересуют. Как вы здесь оказались?
Простудился, уклончиво ответил пациент.
Спустя четверть часа я узнал, что больного зовут Берни Ростингсон, и он симулировал болезнь, чтобы оказаться на попечении городского бюджета, выделяемого клинике за каждого сельчанина на стационарном лечении. В деревне дела совсем плохи, и в прошлом году от голода умерли его жена и новорожденный ребенок. Иногда ему приходится пить одну воду по несколько дней, чтобы не чувствовать болей в животе.
Как же вы выживаете? воскликнул я.
В основном, сплю, пожал плечами Ростингсон и перевернулся на другой бок.
Вы не пропадаете сутками на работе? Это у вас не от переутомления?
Нет. Когда человек спит, он не хочет есть, не моется и не тратит топливо на обогрев и освещение. Это очень удобно. Экономит большую часть расходов.
Ростингсон был столяром. Эрл написал в приёмном журнале, что у него грипп, чтобы доходягу не выбросили на голодную смерть. Мне сказали, сейчас он выглядит гораздо лучше, чем когда его сюда доставили. Вечером я поинтересовался о его судьбе у Гединка, но он ответил, что больница не может кормить всех нуждающихся, поэтому, как только несчастный справится с гриппом, его выпишут.
Безусловно, он в каком-то роде болен, но нищета не наша специализация. У нас ведь не дом милосердия, верно?
Перед сном я спустился в комнату отдыха, чтобы разобрать свои записи. Тихо играл фонограф. Свет от камина создавал творческий уют. Я открыл окно и достал трубку. Аромат табака вместе с ночной свежестью заполнили помещение. Я зажёг небольшую свечу и сел в кресло за столик с незаконченной шахматной партией. Белые разыграли дебют королевского коня, но чёрные перехватили инициативу центральным контргамбитом. Белые приняли жертву, за что поплатились отставанием в развитии. Скоро им придётся идти в размен или уходить в глухую оборону.
Я зашелестел заметками и погрузился в их редактуру. Часы пробили полночь. Луна разлилась серебром по гладкому подоконнику. В комнату вошла одна из постояльцев санатория. Растрёпанные кудри на её голове смотрели в разные стороны. Она была одета только в полупрозрачную сорочку и нисколько не стеснялась бродить так по спящей клинике. Я поздоровался и снял очки, чтобы эта едва накинутая на тело пижама превратилась в одно бесформенное пятно. Девушка села напротив и протянула длинные босые ноги к камину.
Тоже не спится? спросила она, не отрываясь взглядом от огня.
Ночью всегда легче работать, ответил я.
Не понимаю людей, которые встают рано и остаются бодрыми днём. Самое интересное всегда случается ночью, всего больше желаний рождается после полуночи. И никакой суеты, чтобы отвлекать от самих себя. Зачем мир ложится спать, когда опускается темнота?