Дож еле слышно вздыхал, пока они вдвоем шли среди кланяющейся толпы. Но почему Лодовика так бледна? И почему она с таким гневом отвела глаза, когда в числе приветствующих их патрициев подошел Микеле Стено и преклонил колено перед троном?
Времена, которые переживала тогда Венеция, были слишком бурными, чтобы новый дож мог позволить себе заняться только семейными проблемами. На море, и особенно в городах Восточного Средиземноморья, открытых для торговли с Европой, до бесконечности затягивалась война с Генуей. Долгие годы эти два могущественных торговых порта вели борьбу за обладание главными восточными торговыми путями.
Правду сказать, война не очень-то пугала нового дожа: слишком хорошо он был с ней знаком. Ему часто случалось вести военные действия, когда он был губернатором Тревизо, потом – когда занимал пост подеста в Падуе. Да к тому же война прекрасно соответствовала его буйному и вспыльчивому нраву. Что может быть лучше для человека, не переносившего ни малейшего противоречия, ни малейшего сопротивления. Его шпага была столь же проворна, как его слова и его поступки. Разве не было известно, что, будучи губернатором Тревизо, он однажды отвесил хорошую оплеуху городскому епископу только за то, что этот несчастный осмелился опоздать на процессию, посвященную празднику Тела Господня? Венеции предстояло жить под началом жесткого и непреклонного хозяина. Но именно в таком властителе она тогда больше всего и нуждалась.
Прежде всего новый дож позаботился о возрождении флота. Фальеро вложил в это дело немало собственных средств, желая, чтобы флот был настолько мощным, насколько это вообще было возможно. Но великолепные корабли тщетно бороздили пространство от Адриатики до Босфора в погоне за вечно ускользающим врагом. Уже и зима наступила, а Николо Пизани, командующему венецианским флотом, так и не довелось увидеть парусов генуэзца Пьетро Дориа…
Между тем под самым носом дожа кипели иные бури. Микеле Стено неотступно преследовал Лодовику. Чтобы избежать его мести, которая могла бы подвергнуть опасности ее жизнь, супруга дожа вынуждена была принимать у себя молодого патриция не просто вежливо, но даже и благосклонно. Впрочем, это не только не помогло Микеле достичь своей цели. Скорее наоборот. Лодовика неизменно успешно ускользала из его сетей.
Несмотря на то, что богатый патриций Стено щедро оплачивал услуги соглядатаев, ему так и не удалось установить, кто был тот мужчина, которого он видел выходящим из дворца Фальеро ноябрьской ночью. Жизнь доны Лодовики была прозрачна и чиста, как драгоценный хрусталь. Отвергнутый воздыхатель исходил бессильной злобой, уверяя себя самого, что добродетель Лодовики надежно защищают лишь стены Дворца дожей.
А бедная женщина жила теперь в вечном страхе. Она не осмеливалась признаться мужу в том, что принимала ночью одного из своих кузенов, осужденного и изгнанного из города Советом Десяти. В память о детских годах, проведенных вместе в поместьях семьи Гардениго, он умолял о помощи. Его поддерживала надежда. Конечно, Лодовика сможет добиться, чтобы Совет сменил гнев на милость. Марко, так звали кузена Лодовики, поддерживал дружеские отношения с членами семьи Пьетро Дориа, командующего генуэзским флотом. Именно за это он и был изгнан. Просить за него сейчас значило погубить его окончательно. И вероятно, и себя вместе с ним. Лодовика была умна и предпочла подождать. Но как доверить подобную тайну, от которой зависит жизнь человека и участь всей семьи, такому болтуну, как Микеле Стено?
Шли дни, дона Лодовика чувствовала себя несчастной. Даже радость, которую она до сих пор всегда ощущала в присутствии супруга, теперь, казалось, покинула ее. Корона на голове, всяческие почести – все это было тяжелым грузом. Правда, муж ее постоянно находился рядом. Но это отнюдь не приносило удовольствия, на которое она рассчитывала. Прежде они чаще всего подолгу жили в разлуке. А теперь она все время ощущала чудовищную дистанцию, которой разделяла их разница в возрасте. Сорок лет – не шутка!.. Погруженный в государственные дела, Фальеро был с женой молчалив, проявлял безразличие, излишнюю рассеянность и даже иногда грубость. Лодовика обнаружила эти дотоле неизвестные ей качества и не знала, что и думать. Ее любовь к мужу, если она еще и продолжала жить в ней, приобрела совершенно иную окраску: теперь в ней доминировало уважение и глубокое восхищение. Но жизни ей это не облегчало.