Я слышал о твоей болезни, сказал Конрауд. Не надо было тебя сюда сажать.
Хьяльталин улыбнулся. Он не поднялся на постели, а так и продолжил лежать на спине, подложив одну руку под голову, смотря на Конрауда из-под полузакрытых век, как будто гость был ему не очень интересен. Однако он ждал этой встречи. Точнее, требовал ее. Они не виделись несколько десятков лет, если не считать одного эпизода, о котором Конрауд хотел бы забыть. Он не сразу сообразил, что и как. Хьяльталин постарел и сильно осунулся. Конрауд решил, что это, наверно, от болезни. Из-за терапии он облысел, и сейчас стало еще лучше видно, какой длинный у него подбородок и как вытаращены голубые глаза на худощавом бесцветном лице. Голова была почти белоснежной. Как будто Хьяльталин превратился в пожилого альбиноса.
Их это не касается, тихо ответил Хьяльталин. И голос его был хриплым и грубым. А ты хорошо выглядишь.
Они считали, будто ты собирался сбежать.
А они это записывают? То, что мы с тобой говорим? поинтересовался Хьяльталин.
Нет, ответил Конрауд. Во всяком случае, мне об этом не известно.
Он пододвинул стул и сел. Библия на столе была собственностью тюрьмы: потрепанная, корешок обшарпанный, обложка истертая.
Я знал, что они до меня доберутся, сказал Хьяльталин. Я хотел убраться.
По-моему, в Таиланд, сказал Конрауд.
Великолепное местечко, заметил Хьяльталин, смотря в потолок. Мне не хотелось снова в такую камеру.
Не думаю, что нас подслушивают, но потом меня наверняка спросят, что ты мне сказал. По-моему, ты ведь ни с кем не разговаривал. Даже со своим адвокатом.
Как только я услышал, кого нашли, что это Сигюрвин я тотчас выехал в аэропорт. Купил билет до Лондона, а оттуда прямо до Таиланда. Но они ужасно быстро сообразили. Я ведь уже в самолет вошел. Ты знал?
Нет, ответил Конрауд.
Они решили, что я пустился в бега, потому что виновен, продолжал Хьяльталин. А если б я был невиновен, то и не стал бы. Но я бежал как раз потому, что был невиновен. От вот этого всего бежал. От такой вот камеры. От всей этой мутотени. Мне хотелось спокойно умереть. Вот так и больше ничего.
Ты сказал сотрудникам полиции, что это совпадение: ты собрался в Таиланд как раз тогда, когда нашли Сигюрвина. Тебе самому это кажется правдоподобным?
Хьяльталин закрыл глаза.
Я тебе не вру, Конрауд. Я тебе об этом деле никогда не врал.
Да, конечно.
Сотрудники полиции, тридцать лет назад расследовавшие это дело, обнаружили, что Хьяльталину на удивление легко удавалось говорить им неправду и что он вообще патологический лгун. Он всячески изворачивался, и его неоднократно ловили на лжи. Часто он намекал на одно, а через некоторое время утверждал совсем другое и противоречил сам себе. Судя по всему, он не придавал своему вранью особенно серьезного значения, а лгал, чтобы затянуть и запутать расследование об исчезновении Сигюрвина.
Сочувствую, что ты так болен, сказал Конрауд.
Спасибо.
А по-твоему, разумно в таком состоянии тащиться в Азию?
Я хотел посмотреть их нетрадиционную медицину. Нашел врача, который да ты ведь мне не веришь, да?
А почему же ты тогда хотел со мной встретиться?
Ты меня понимаешь.
Я не по-моему, никто не может понять
А ты знаешь, Конрауд, каково это быть в таком положении как у меня? Знаешь, каково? Представляешь?
Нет, сказал Конрауд. Я такого никогда не испытывал.
Оно все время преследовало меня, это дело. С самой моей молодости. Потому что я когда-то якобы угрожал Сигюрвину. Потому что я когда-то якобы что-то такое крикнул ему на стоянке, а кто-то из ваших знакомых что-то там такое услышал.
Да.
Хьяльталин не сводил глаз с потолка.
Врачи считают, что мне вредно много разговаривать. Они говорят, что мне как можно реже надо пользоваться голосом. Раковая опухоль уже распространилась. Они думали, этого не случится а оно взяло и случилось.
По-твоему, не лучше ли сейчас воспользоваться возможностью и облегчить свою совесть? На случай, если потом будет совсем уж плохо?
Облегчить совесть? Как? Я же ничего не сделал. И ты мне поверил, я знаю. Ты был единственным, кто усомнился. Все время сомневался.
Свидетель, «давнишний друг» полиции, описал человека на стоянке, и это описание подходило к Хьяльталину. Полиция нагрянула к нему домой, но он заявил, что не был там с Сигюрвином и никому не угрожал. Его спросили, не хочет ли он доказать, что его не могло быть на той стоянке, придя на очную ставку: встать в ряд вместе с другими и посмотреть, на кого из них укажет свидетель. Он без колебаний ответил: «Ну, разумеется».
Это он, сказал «давнишний друг» полиции, едва завидев Хьяльталина.
Вы уверены? переспросили его.
Да.
Может, взглянете еще раз? Времени у нас много.
Нет, это он, настаивал свидетель.
Домой Хьяльталина не отпустили. Его завели в камеру и позволили позвонить адвокату. Он протестовал против такого обращения, уверял, что пришел добровольно и что это недоразумение. Свидетель был уверенным и назвал точное время, в которое произошла ссора тех двоих. Хьяльталина тотчас попросили назвать, где он был в это время. Он ответил, что не помнит. Когда через некоторое время его снова спросили об этом и осведомились, кто может подтвердить это, он назвал девушку, с которой у него был роман, и сказал, что они с ней были у него дома. Полиция тотчас связалась с девушкой. Хьяльталин поговорил с ней в полицейском управлении. Она работала в принадлежащем ему магазине одежды и некоторое время находилась с ним в «отношениях». Она подтвердила слова своего возлюбленного, но Конрауд ощутил у нее какую-то неуверенность. Она явно была не готова к тому, что ее будут допрашивать в полиции на улице Квервисгата в связи с исчезновением человека или даже убийством, к которому проявляла неиссякающий интерес пресса. К тому же она раньше никогда не имела дела с полицией, и по ней было заметно, что она совершенно растерялась. Но было еще кое-что. Резинка, которую она постоянно вертела в пальцах. То, как она не смотрела в глаза, но постоянно поглядывала на закрытую дверь и спрашивала: «Уже все?» Сконфуженная улыбка. Через два часа Конрауд добился от нее, что она была у Хьяльталина дома и ушла одновременно с ним. А куда он пошел после того, она не знала. Время совпадало с разговором на стоянке. Затем он позвонил ей и попросил сказать, что она весь вечер была у него, если ее спросят что он считал маловероятным.
Когда? спросил Конрауд и посмотрел на резинку, которую теребила девушка.
Что?
Когда он позвонил и попросил об этом?
Нууу, эдак через несколько дней.
После того, как начались поиски Сигюрвина?
Да.
Вы уверены? Именно после начала поисков? Это очень важно.
Да. После того, как все бросились его искать.
А он сказал, куда пойдет? спросил Конрауд. Куда Хьяльталин собирался идти в тот вечер?
Он сказал что-то насчет встречи с другом и каких-то вин.
Конрауд уставился на нее.
Вин?
Да.
А может, он сказал «Сигюрвин»?
Не знаю. Что-то там насчет вин.
Я вас не понимаю: куда и зачем Хьяльталин в итоге ходил?
Да не знаю я. Я не расслышала.
Адвокат Хьяльталина, потребовавший, чтоб задержанного отпустили, догадался, почему он попросил девушку соврать о нем после того, как начались поиски Сигюрвина. Его логика была такова: Хьяльталин подозревал, что в исчезновении Сигюрвина обвинят именно его, так как у них был совместный бизнес и они поссорились, так что ему захотелось защитить себя. Конечно, получилось у него нелепо, по-дурацки, зато все было весьма понятно и по-человечески. Если б он попросил девушку солгать до того, как было заявлено об исчезновении Сигюрвина, все выглядело бы совсем по-другому. Тогда можно было бы предположить, что он что-то знал о его судьбе.
Время, которое назвала девушка, было довольно-таки точным, и если верить ей, то Хьяльталин вполне мог прийти прямо в фирму к Сигюрвину и застать его там. И тут Хьяльталин изменил свой рассказ. Сейчас он вдруг вспомнил, что поговорил с Сигюрвином на стоянке, а оттуда пошел к женщине, называть которую он не хотел, потому что она была замужем.