Нефёдка, сын Кузьмы, был уже взрослым, помогал в делах отцу.
Где?! Уехал за товаром.
А-а! многозначительно протянул Потапка.
От Торговых рядов, Нижнего посада, они поднялись в гору, у Никольской церкви свернули налево и через десяток шагов оказались у земской избы. Здесь, подле избы, уже было полно мужиков. Они стояли, судачили о делах торговых и хозяйственных. Это были крепкие, с тугой мошной мужики.
Увидев Кузьму, они окружили его.
Сухорукий, ты не робей! стали они наставлять его. Мы поддержим тебя!.. Наша забота помочь тебе! А уж ты-то с головой!..
Ладно, мужики, за дело! остановил их Кузьма. Давай пошли! сказал он и решительно направился к крыльцу Земской избы.
И так, кучкой, вместе с ним, они вошли в земскую.
* * *
Домой Кузьма вернулся в тот день не один, со своими товарищами по Торговым рядам, которые помогли ему, провели его в земские старосты. Они были возбуждены и довольны, что теперь в земской избе был их человек, посадский, такой же, как они, торговый. А значит, будет блюсти их, посадских, интересы. За такое право они воевали сегодня на сходке.
Двор Кузьмы в этот вечер заполнился его приятелями и соседями, дома которых стояли кучно здесь, на Нижнем посаде, вблизи Волги-матушки.
Все собравшиеся уселись за стол, накрытый Татьяной, женой Кузьмы, по случаю этого важного для них события. В этот вечер мужики много говорили о делах нового состава земской избы. И каждый хотел сказать что-то своё Кузьме. Ему давали наказы Говорили о Нижнем, о посаде. Его-де надо устроить. Не всё здесь ладно. Вон мостки провалились, совсем сгнили, что подле Почанинского оврага Да за речкой Ковалихой надо бы перила поладить. Для ходьбы, чтоб удобней было.
Мало-помалу от посадских забот они перешли к делам всего города. Посудачили они и о том, что в Нижнем сейчас нет доброго воеводы. А вот под Москвой они, пожалуй, есть. Да и в самой Москве, среди бояр
Но там, под Москвой-то, в таборах, совсем худо, начал рассуждать Кузьма, осознавая, что теперь, когда он стал старостой, он способен вершить немалые дела вот с этими людьми, окружавшими сейчас его.
Со всех сторон на него воззрились глаза десятка людей.
Что у Заруцкого, что у того же Трубецкого Ляпунова не стало, так совсем всё плохо пошло, говорят.
Мужики заскребли затылки, понимая, что если ополченцы разбредутся из-под Москвы, тогда Русь пропадёт под поляком.
Как ополчению-то помочь?
А вот как бы своё-то ополчение, осторожно заикнулся Кузьма.
Нерешительно прозвучало это Но прозвучало.
Мужицкое, что ли! Посадское! Ха-ха-ха! засмеялся Потапка над ним. С нашего посаду! Хи-хи-хи! стал издеваться он над его предложением.
Почему только с нашего?! обиделся Кузьма, что его думы осмеял даже Потапка, этот недалёкий мелкий торговец. А заикнись он об этом в ином каком-нибудь месте, в той же Земской избе, так засмеют до смерти. И тут же выгонят из старост. А что уж говорить о воеводской, приказной избе. Там же дьяки и подьячие, это хитрющее племя заживо съест, только одними насмешками.
Но от этих мыслей у него появилась и злость на людей, что его принимают за скудоумного.
Вон, по нашему хотя бы уезду-то, сколько тех посадов! стал защищать он свою мысль. А по всей Рассеи! По всей земле!..
Да ладно, будет тебе, Кузьма! стали подтрунивать над ним мужики, чтобы оставил эти затеи. Давай-ка выпьем! На посошок!
Они выпили ещё, немного поговорили и разошлись по домам.
Кузьма, оставшись один, ещё долго сидел за столом, на дворе.
Стало уже совсем темно. Ночи пошли уже прохладные.
В избе засветился слабый огонёк жирника. Там Татьяна стала готовиться ко сну. Нефёдка, их старший сын, вернувшись вечером с товаром, посидев немного за столом со всеми мужиками, ушёл спать в сарай, на сене, всё ещё благоухающем запахами летних цветов.
Этот же выбор Кузьмы в земские старосты словно что-то перевернул у него. Среди ночи он проснулся с сильно бьющимся сердцем Его поднял странный сон: звон сабель в большом сражении, оглушил его во сне И в первый момент он даже не мог сообразить на самом ли деле всё это происходит или в его голове, разгорячённой сегодняшней схваткой в земской, а затем разговором с мужиками на дворе С чего-то ныла, болела душа, не спалось.
Рядом тихо сопела во сне Татьяна. За печкой знакомым духом, пыхтя, о чём-то судачила сама с собой квашня У кого-то из соседей взлаяла собака
Он осторожно сполз с кровати, накинул поверх исподнего кафтан и так, босиком, вышел во двор. Усевшись на лавку подле завалинки, он подтянул под себя ноги, подальше от сырой, тянущей холодом земли, и задумался Что же случилось сегодня-то? Почему не дают ему спать думы, которых у него раньше не было? Откуда они у него появились?.. Вот тот же Потапка смеялся над ним, но в то же время по его глазам было видно, что понравилось ему то, что он говорил. И это мужиков будто огрело плетью, что-то пробудило А как смотрел на него Нефёдка! У того, ещё молокососа, в глазах аж искры пошли.
* * *
Весь первый день земским старостой у него прошёл в заботах. Так что он даже не нашёл время сходить домой, чтобы перекусить. Сперва была мясная лавка на торгах, затем он ещё долго сидел в земской, знакомился с новыми своими обязанностями. Пришлось сразу, в этот же первый день, разбираться с тяжбой между двумя посадскими мужиками из-за какого-то забора между их дворами. Один из них кричал, что этот забор поставил ещё его дед, когда был молодым, другой нападал на него с упрёками, что он врёт, чтобы отсудить его себе. Чтобы как-то разобраться в этом споре, он сходил туда, на место, осмотрел тот злополучный забор, выслушал соседей об истории этого забора. Но так и не добился ничего внятного о том, кому же он принадлежит. И только вечером он явился домой, к тому же расстроенный от такого неудачного первого дня в земской.
И только успел он отужинать, как на дворе собралась вчерашняя компания. Он не приглашал к себе никого, явились сами.
Они снова уселись за стол, за водку. Выпили по одной чарке, по другой Но что-то странно не вязался разговор. Все словно ждали чего-то.
И он понял, что мужики ждут продолжения вчерашнего разговора и ради этого пришли.
Потапка сегодня был серьёзным. Выпив, он старался не ухмыляться, что было нелегко для него.
Ты, Кузьма, не серчай за вчерашнее, стал извиняться Ивашка Васильев, торговец в Горшечном ряду. Ты ведь дело говорил, скромно посмотрел он на него. Но как его начать-то? Да и страх берёт от такого! Не наше, не мужицкое это дело!
Уж больно велико-о! закачал головой Потапка. Не нашего ума!
Ты говори о себе! съехидничал над ним Гаврилка, торгующий серебром в Большом ряду, за что и получил прозвище «серебреник»; гулящие же, нищенская братия, прозвали его «Гаврилка Лом полный серебром!»
Но если не мы тогда кто же?! вскричал Кузьма.
Он снова стал заводиться от этих речей своих товарищей, возмущённый их страхом перед той громадой, замахиваться или не замахиваться на которую они сейчас решали, и заранее робели, от одной только мысли, что они такие малые Он и сам тоже робел, даже когда говорил им об этом. Но его злило то, что они оказались ещё более трусливее, чем он сам Они все как будто подошли к какой-то горе и стали перед ней рассуждать, что с ней делать. Да и рассуждали-то трусливо, словно заранее знали, что этого им кто-то не позволит сделать
И он стал опять повторять то же, что говорил вчера. Со всех сторон на него посыпались вопросы.
То же расходы великие! Не по нашему карману!..
А где деньги возьмёшь?
Он свою лавочку продаст! не удержался, съязвил и сегодня Потапка, хотя был намерен серьёзно обсудить с Кузьмой его предложение. Оно ему понравилось. Но он даже не представлял, с чего начинать его.
В конце концов они решили всё это вынести в земской избе на более широкий круг обсуждения.