Хозяйка взмахивает топором, нет, нет, не может, не может она этого сделать
Клепа спохватывается, сбрасывает с себя домашний халат, прыгает на четыре лапы, выпускает хвост, вот, вот, смотрите, не надо со мной такое делать, я же вот она, я же вот она
Тетя Векесса обнимает Клепу, чешет за ухом, ах, ты моя хорошая
Клепа сидит на окне, смотрит в зимние сумерки зимы здесь неправильные, почти бесснежные, чуть-чуть посыплет с неба ночью и утром растает, и все. В сумерках видны соседние дома, светятся окна, в окнах видны силуэты с чуткими ушками и длинными хвостами. Клепа не выдерживает, дергает кисти на шторах, пугается коготком, ах, Клепа, Клепа, снова выпускает руки-ноги, убирает хвост, кутается в халатик, перебирает клавиши на пианино, что же значит, когда три
тьма поднимает окровавленную морду, с хрустом перекусывает кости последнего дома, смотрит в сторону тех краев, где еще виднеется свет, спешит туда, перебирая лапами
Yazjik
когда остается один-единственный язык
нет, не этот, который во рту или на тарелке с грибами и сливочным соусом это мы про говяжий язык, если что а этот, который лэнгвижд, лимба, спрак, шпрехе, генго, сафа, тааль, лингва, еще одно есть, но мы этого даже не произнесем, сначала «а», но не «а», а что-то среднее между «а» и «i», потом z, но не z, а что-то среднее между z и s, а потом нет, потом не «i», а такой звук, будто вас ударили кулаком в живот, а потом k, и будет yazik.
Так вот, когда остается один-единственный язык
что значит, почему? Ну вы даете, языки-то перебили все
что значит, кто перебил? Вы правда не знаете, кто убивает языки?
Вот и никто не знает.
зачем? это вы у них спросите, что они против языков имеют, да вы ничего у них и не спросите, потому что вас, людей, уже тысячи лет как нет
И вот когда перебьют все эти лэнгвиджи, лимбы, спраки, шпрехи, генги, сафы останется один-единственный язык, последний, не подстреленный, его и не добивают, потому что он сам загинет, ну где языку в одиночку выжить, даже пять-шесть языков в одиночку не выживут, а уж один
Вот когда язык остаётся один, он начинает строить башню.
Нет, вы не ослышались.
Выбирает себе еще не остывшую землю под еще не остывшим солнцем, начинает возводить башню, один ярус, черного цвета, второй ярус белоснежный, третий, цвета пурпура, четвертый, синий, пятый, ярко-красный, шестой серебряный, и седьмой из чистого золота.
И когда языков становится много
что?
Почему их становится много?
А-а-а, этого никто не знает, это великое таинство языка, которое никому не ведомо но вот сегодня мы как раз посмотрим за языком, вот он один остался, давайте глянем, как чудом выживший язык выискивает еще живую планету под еще живым солнцем, выкладывает ярусы башни, первый аспидно-черный, второй ослепительно-белый, третий пурпурный
Язык начинает последний ярус из чистого золота, язык ждет.
Что-то происходит, язык как будто ломается, проваливается сам в себя, проваливается в никуда, сгибается в три погибели, рассыпается на части, смешивается и вот уже не один язык, а десять, и не десять, а двадцать, и не двадцать, а все пятьдесят, и не пятьдесят, а двести, не меньше. Двести языков пытаются достроить башню, один кричит подай кирпичи, второй отвечает ничего не понимаю, третий зовет кого-то, требует раство-о-ор, кто-то кричит не понима-а-аю
И началось башня, туррис, тауэр, торн, турн, кула, веж, вежа, порева, тава, татаи
Языки расходятся, разбредаются, разбегаются, каждый сам по себе в бесконечной пустыне, пройдет немало времени, когда языки начнут сближаться друг с другом, осторожно принюхиваться, прислушиваться, сонне сан сонца диелли соло сол кун уота
Языки сердятся, ощериваются, скалят зубы:
Сол! Сол! кричит один из языков.
Соло! Соло! не отступает другой.
Сонца! Сонца! сердится третий.
Кун уота! Кун уота! рычит четвертый.
Бросаются друг на друга, рвут зубами, когтями, вонзаются друг другу в глотки, клочьями летит шерсть, хлещет кровь, пустыня становится красной
в опустевшей пустыне остается один-единственный язык, одинокий, всеми покинутый, зализывает кровоточащие раны, бегает по пустыне, нюхает остывающие следы, ищет своих, не находит.
Через века и века язык догадывается, что можно сделать выискивает еще живую землю под еще живым солнцем, начинает возводить башню
Два я
однако, когда я вошел в Коллинз-Холл, то обнаружил хозяина, мистера Коллинза, лежащим на полу в просторном холле хозяин был мёртв, в этом не оставалось сомнений. Я не мог поверить себе, что все случилось именно так, что теперь я ничего не узнаю, ничегошеньки-ничего
К сожалению, мне ничего не оставалось кроме как набрать номер Телефона и объявить ему:
Господин Телефон, к сожалению, я ничего не могу узнать
А что такое? Коллинз не хочет с вами разговаривать?
Нет, но видите ли, он мертв поэтому уж никак не сможет ничего сказать
а кто это вам сказал, что я ничего не могу сказать? грянул голос у меня над ухом. Я подскочил как ошпаренный и изумленно уставился на почти прозрачного Коллинза, парящего в полуметре от пола.
Вы вы
то, что я умер, еще не значит, что я ничего не могу сказать итак вы ко мне по поводу разработок?
Да, с вашего позволения вы говорили мне, что открыли способ жизни после смерти
Что же, сейчас, сейчас призрак начал рыться в в столе в поисках бумаг, что такое вот ведь черт
А что случилось?
Похоже, что бумаг нет
как нет?
Похоже, что их забрал тот же, кто прикончил меня
да что же это такое? я в отчаянии всплеснул руками, я прихожу уже в третий дом, где должен раздобыть важную информацию и всякий раз я натыкаюсь на мертвого хозяина или хозяйку! Кто кто их всех убивает?
Я обреченно посмотрел на Элизабет, понимая, что она мне ничего не ответит.
Что значит, кто? Элизабет зависла в метре от пола, так вы же нас и убивали!
Я?
Вы, а кто же еще? Вы приходили сюда, мы пускали вас в дома, как дорогого гостя, а вы каждый раз убивали хозяина и забирали документы из стола! А потом приходите как ни в чем не бывало, и делаете удивленные глаза
Я еще раз посмотрел в ящик стола, надеясь увидеть документы по временным петлям, но, разумеется, ничего не обнаружил. Оставалось найти самого себя, забравшего бумаги, но как это сделать, я даже не представлял
Что-то среднее между блузкой и формулой света
она бесшумно проскальзывает в дверь, замирает на пороге.
Начинаю как можно вежливее:
Слушаю вас.
Вы вы могли бы мне помочь?
Смотрю на неё, она пытается стушеваться, закрыться сама собой, спрятаться, не может.
Гхм ну кем бы вы хотели быть?
Ну пытается покраснеть, не может, я даже не знаю
Давайте я вас сделаю красивой девушкой.
Ну разве что если не очень красивой, а так поскромнее а то все смотреть будут
Ну, вот так подойдет? Волосы вам темные сделаем
Ой, цвет какой-то тараканий
А так?
Вот, это получше
Нос
как-то уж слишком правильный может, чуть-чуть горбинку добавить, самую малость
Так?
Отлично
Мне кажется, вам к этому подойдет чуть-чуть восточный разрез глаз и телосложение хрупкое
Ой, что-то я сильно красивая получилась
Ну, могу помассивнее сделать
Ой, не надо пусть так будет
Она смотрит на себя в зеркало, которое я уже сколько обещаю себе протереть, я позволяю ей порыться в куче тряпья на полу, которое опять же сколько обещаю себе развесить по вешалкам, да что развешивать, все равно все оборвут Она не знает, что выбрать, достаю ей юбку-карандаш и что-то среднее между майкой и блузкой, вылавливаю что-то среднее между туфлями и кедами, вот это да, я и не думал, что у меня вообще такое есть
Вот так отступаю, довольный своей работой, так вас никто не узнает
Спа
постойте, имя еще надо
А мне Айна нравится, можно?
Отчего же нельзя, пусть Айна Фамилию бы еще Айна Мур устроит?
Здорово звучит Ой, спасибо вам огромное сколько я вам должна?