Держимир отшвырнул Озвеня от себя, и тот пролетел по гриднице несколько шагов, с трудом удержался на ногах. А Держимир сорвал со стены секиру, висевшую над княжеским престолом, заморянской работы, с серебряным змеем на обухе, и со всего размаха ударил ею стол. Раздался треск дерева, крышка стола перекосилась, несколько глиняных блюд и серебряных чаш покатилось по дубовому полу.
Отроки теснее прижались к дверям, похожие на овечье стадо перед волком. А Держимир, слепой и глухой от ярости и отчаяния, бешено рубил стол, лавки, стены, оконные переплеты. Трещало дерево, летели щепки, с хрустом сыпалась слюда. Бревна стен еще хранили кое-где следы от прошлых вспышек ярости, а среди лавок не нашлось бы ни одной, которая успела бы потемнеть от времени. В своем разрушительном порыве Держимир был неукротим и неутомим; среднего роста и не слишком плечистый, он был крепок и очень силен. Дыхание с хрипом вылетало из его широкой груди, и каждый выдох был похож на стон. В нем кричала дикая боль от потери брата, боль, от которой темнело в глазах; она искала выхода, но его не было, и с каждым ударом сердца боль вспыхивала заново. Держимир старался выплеснуть ее из себя, но чувствовал, что она станет вечной, потому что потеря неисцелима, Баяна нет и не будет. В это не верилось казалось, он просто отстал от всех, заглянул в конюшню к своим лошадям, что сейчас этот страшный сон кончится, и Баян войдет в гридницу, и его черноволосая голова с гладко заплетенной блестящей косой будет возвышаться почти над всеми русыми и белокурыми головами отроков. Не верилось, что он лежит где-то в чужой земле и его глаза закрылись навсегда.
Наконец Держимир бросил секиру, сел на ступеньки высокого княжеского престола и уронил лицо на сложенные на коленях руки. Его плечи вздымались от тяжелого дыхания, длинные темно-русые волосы рассыпались в беспорядке. Отроки не шевелились, уверенные, что настоящая гроза еще впереди. В своем стольном городе князь дрёмичей носил прозвище Крушимир, и никто из ходивших в бесславный поход на речевинский берег не мог даже надеяться, что все кончится так легко. Трудно было княжичу Светловою ехать домой в Славен с известием, что он потерял пленных. Но в десять, в двадцать раз труднее было «лешим» возвращаться в Прямичев с известием, что сводный брат Держимира погиб. Первое потрясение пройдет, за ним явится осознание потери и жажда мести.
Не убил бы никого! беззвучно бормотал Озвень, бледный, с каплями пота на лбу, опасаясь в первую очередь за самого себя. Брегана Заступница!
Подать голоса никто не смел. Челядь, умевшая чутьем улавливать расположение духа князя, вся попряталась. В тишине палат издалека был слышен сначала тихий, потом все более громкий, приближающийся тонкий звон. В нем было что-то суетливое, неровное, как будто кто-то бежит бегом. Отроки пару раз переглянулись, толкнули друг друга локтями. Озвень осмелился поднять руку, утер лоб и бегло оглянулся на дверь. На его лице было такое выразительное ожидание и надежда, словно к нему приближалась, в ответ на мольбы, сама дочь Макоши, богиня Брегана, охраняющая смертных от бед. Из восьми дочерей Макоши только на Брегану и оставалось надеяться провинившемуся воеводе: богиня Улада, смягчающая гнев, и Запрета, удерживающая от дурных поступков, не знали дороги в дом Держимира Прямичевского.
Звон подошел совсем близко, и на пороге гридницы вдруг появилась фигура женщины в длинной беленой рубахе с широкими рукавами, похожими на лебединые крылья. На плечах ее, на шее, на браслетах, на висках на ленте, под косой везде звенели и дрожали серебряные подвески в виде лягушиных лапок. На первый взгляд она могла показаться молодой девушкой, но морщины возле глаз и несвежесть кожи, тень усталости на лице показывали, что ее молодость далеко позади.
Отроки вздохнули с облегчением, расступились, пропуская женщину в гридницу. Это была чародейка, много лет жившая в хоромах прямичевских князей и за постоянный звон серебряных подвесок прозванная Звенилой. Во всем Прямичеве было только два человека, которые не боялись спорить с Держимиром и могли усмирить приступы его дикого гнева Звенила и Байан-А-Тан. Теперь она осталась такая одна.
С порога взгляд чародейки устремился к Держимиру, лицо ее дрогнуло, глаза раскрылись шире, в них мелькнуло страдание, потом они вдруг стали совсем пустыми. И словно тихий ветер пролетел по гриднице ни один волосок не шевельнулся, но незримое дуновение ощутили все. Звенила шагнула к князю, и Держимир поднял голову. Его зубы были стиснуты, кожа обтянула скулы, черные брови сдвинулись, в синих глазах плескалась живая боль, отчего взгляд казался режущим. Множество мелких рубцов на щеках, на подбородке, на висках следы неудачно пережитых юношеских прыщей покраснели и были еще заметнее, чем обычно.
Чего ты хочешь, ведьма? хрипло выдохнул Держимир.
В голосе его смешались мольба оставить его в покое и угроза поубивать всех, кто не прислушается.
Звенила протянула руку к его плечу, но он вскочил и отшатнулся.
Уйди от меня! рявкнул он. Еще тебя мне не хватало! Чего ты пришла? Иди слушай своих лягушек! Ты сказала мне, что в этом походе меня ждет удача! Ты обещала, что я получу все, что мне нужно! Где моя удача? Где мой брат?
Не надо злиться, княже! Послушай! низким мягким голосом, неожиданным при ее тонком сложении, взмолилась Звенила. Послушай! Судьба не любит гнева!
Тринадцать лет я тебя слушаю! кричал Держимир, с ненавистью глядя на женщину и сжимая кулаки. Тринадцать лет я не видал счастья никогда и ни в чем! То рароги лезут, то личивины, то засуха, то град, то черный мор! Но это всего хуже! Хватит с меня! Оба вы друг друга стоите ты и этот хряк безголовый! Обоих вас видеть не хочу! Вон отсюда! Озвеню не дружину водить, а коров пасти! А тебя в омут с мешком на голове! Вон отсюда!
Звенила отшатнулась от Держимира, как от удара, подняла руки к лицу, ее глаза стали огромными, в них вспыхнули страх, отчаяние, лицо болезненно исказилось и вдруг показалось безумным.
Держимир резко отвернулся и снова сел на ступеньку престола, почти упал. Вспышка гнева мгновенно выгорела, осталась только тоска. Он закрыл глаза, как будто смотреть на свет ему было больно. Он не умел плакать, и боль его не находила облегчения.
Озвень топтался на месте, то словно порывался выйти, то снова оборачивался к Держимиру. Если бы какой-нибудь другой из говорлинских князей при дружине назвал воеводу сначала дохлым козлом, а потом безголовым боровом, то воевода самое меньшее бросил бы ему под ноги когда-то дарованный меч и ушел служить самому злому врагу, чтобы отомстить получше. Но Озвень слышал все это не в первый раз и никуда не уходил. Тринадцать лет назад, когда Моровая Девка унесла разом половину Прямичева и князя Молнеслава с женой, Озвень и Звенила остались за родителей шестнадцатилетнему Держимиру. Все эти годы они наставляли его в меру своего разумения, страдали от его злого нрава, но терпели, как терпят от родных детей, если не могут с ними справиться. И Держимир, остыв от очередной вспышки, терпел своих наставников, как терпят родителей, даже если боги послали не самых умных.
Но сейчас была не обычная ссора, от которой Держимир остынет и даже что-нибудь подарит, чтобы не помнили обиды. В таком всесокрушающем отчаянии его видели впервые, и это легко было понять. Если князь Держимир и мог кого-нибудь любить без ссор и обид, то только Байан-А-Тана. Живой, веселый и вдохновенно-отважный куркутин воплощал все то, чего самому Держимиру не хватало, но он не ревновал и не завидовал, а любил брата как лучшее продолжение самого себя. И вот его не стало. Держимиру казалось, что в нем самом умерло все хорошее, а остались только злость и неудачливость. Байан-А-Тан был удачлив, все легко давалось ему в руки, потому Держимир и послал его в этот поход. И теперь он не мог простить себе, что так неоправданно, как теперь казалось, отправил навстречу опасности самое дорогое, что у него было. Весь мир стал серой пустой равниной, вроде тех подземных полей, где Велес пасет духи умерших. И это теперь навсегда.