Выждав время, Дмитрий подкрался к черному входу.
На улице он следил за тусклым пятном света, плывущим вдоль моря. Оно скрылось за береговым изгибом. Зашагав быстрее, Дмитрий хотел застать врасплох человека, меняющего цветы.
Простите, произнес, немного волнуясь, Дмитрий, когда он догнал его.
Мужчина обернулся. Фонарь осветил знакомое лицо.
Господин Кнехберг?
Да я, а кто же еще? Чужих здесь вы не встретите. Мой пансион единственное жилое строение на несколько миль. Он пытался придать фривольности голосу, но вышло неуклюже.
Так это вы цветы меняете?
Только прошу, никому не говорите. Мне не хочется Его взгляд упал на тюльпаны, зажатые в руке. Он сменил цветы, спрятав старые под плащ.
Я ничего не понимаю. Зачем этот маскарад?
Господин Лебедев, идемте в пансион, и я все объясню, обещаю.
«Еще одна исповедь», родилась мысль.
Они оказались в пансионе. Прошли в номер Дмитрия.
Понимаете в чем дело, господин Лебедев, эти курган и цветы в память о моей дочери. Вы, наверно, знаете историю о доме слухами земля полнится. Так вот, когда умерла Поля моя дочь, с женой все пошло наперекосяк. Сейчас забылось, но, кажется, дня не проходило без взаимных упреков. Что-то сломалось в моей и ее душе. Что-то безвозвратно ушло. Детей она больше не хотела. С чего вдруг пришла такая блажь? Поверьте, я пытался изменить ситуацию, но жена В итоге разошлись. Дом остался на мне, и, похоже, я больной человек. Люди бегут от прошлого, которое ранит их, пытаются забыть мрачные эпизоды жизни, но я Я остался здесь и растравил душу воспоминаниями о дочери. Воздвиг этот курган, приношу цветы
Господин Кнехберг замолчал.
Я понимаю вас, тихо произнес Дмитрий. Но к чему таинственность, ведь рано ли и поздно все узнают. Человек любопытен от природы.
Да, да, да, сколько раз я повторял заученную формулу: человеческое любопытство, оно вездесуще, но я не хочу, чтобы касались меня, желаю надеть маску и играть роль, как страшно б не звучало, ибо мое прошлое это мое прошлое. Не надо жалеть меня. Понимаете?
Да, ответил Дмитрий скорее по инерции, чем осознано.
Воцарилось молчание.
Они сидели в полной темноте, и Павел Аркадьевич внимательно разглядел едва различимые очертания собеседника. Почудилось ему, что это манекен, кукла в человеческий рост. Она недвижна и безучастна. Можно смело наговорить ей все, что угодно.
Он тихо произнес:
Не буду мешать вам, господин Лебедев.
Спокойной ночи.
Но вы никому не рассказывайте.
Я обещаю.
Когда дверь закрылась, Дмитрий разделся и лег. Отвратительное состояние завладело им, словно он перенапрягся: мышцы как ватные, дышать тяжело. Он смежил веки. Свинцовый сон завладел разумом.
Дмитрию пригрезился господин Кнехберг, в бешенстве разбирающий курган и бросающий камни в море, но те не хотели тонуть, и волна приносила их обратно к берегу, чудесным образом складывая новый курган.
10
Дмитрий несколько раз приступом брал текст, как штурмуют крепость. И любая атака срывалась. Или, казалось ему, это был пиратский корабль, проплывающий мимо. Он манил, но взять на абордаж не хватило решимости. Было что-то в этих словах, помимо лежащего на поверхности пессимизма и скепсиса в отношении технического прогресса. Что? Он не смог объяснить. Дух обреченности, витавший как пороховой дым между строк, ел глаза и саднил горло.
Лист беспомощно лежал на столе, ожидая своей участи. Дмитрий, изучая бисер букв, в нерешимости взял перо, но возвратил его на место.
На следующий день перед завтраком он зашел к Милославскому в номер. Тот встретил его дружелюбно:
Здравствуйте, господин Лебедев, милости прошу. Хозяин номера указал гостю на кресло. Я знаю, с какой целью пожаловали. Вы будете говорить о моих записях. Он, сев удобнее, свел пальцы в замок.
Совершенно верно.
Переписали?
Нет.
Очень странно. И Милославский удивленно посмотрел на Дмитрия. А в чем причина?
Прежде я хотел задать вопрос. К сожалению, не решаясь его озвучить, испрашиваю дозволения
К чему высокий слог? Или тема щекотлива? Хорошо. Говорите. Я весь во внимании.
Господин Милославский, верите ли вы в то, о чем написали?
Я вас не понимаю, смутившись, произнес он.
Верите ли вы
Верю ли я? Нет, конечно. Проблема не в вере. Я знаю, что так будет.
Последняя фраза была произнесена непринужденно, и тон ее покоробил Дмитрия. Что-то искусственное послышалось в ней, словно участвуешь в игре, правила которой надуманы.
А я нет. Я верю в победу человеческого разума, и
Забудьте этот заученный урок. Меня, честно вам скажу, настораживает эта эйфория, этот елейный оптимизм. И нотка раздражение взыграла в голосе.
Милославский скривил рот, будто надкусил горький плод.
Но пессимизм идей
Погодите, господин Лебедев. И собеседник поднялся с кресла. Подойдя к столу, он взял трость.
Дело в том, произнес Станислав Михайлович, садясь на место. Вас очень привлекает моя трость.
Не понимаю.
Уже не первый раз, по-моему, второй, вы интересуетесь рукоятью.
Голова черного пуделя?
Именно. И я сейчас озвучу свой вопрос. На слове «свой» он сделал акцент. В зависимости от ответа, будет два исхода: мы пойдем вместе, или шапочное знакомство таковым и останется. Ну, как?
Хорошо. Задавайте вопрос.
Когда смотрите на пуделя, что услужливая память вам преподносит?
Ничего.
А жаль. Я не знаю, верите ли вы в дьявола и бога так, как верю я. Ни как в некие отвлеченные обывательские понятия: будто есть битва добра и зла, а мы в стороне. Но бог и дьявол везде, в любой точке пространства и времени. Даже сейчас, когда мы беседуем. В то время как вы просыпаетесь в своей постели, они рядом, они внутри. Всякий день глаза бога и дыхание дьявола. Слепые ропщут: а где был всевышний, почему он допустил сие? Но люди не знают: эта случилась одна из битв, в которой бог проиграл, но сколько их еще будет
Станислав Михайлович, умолкнув, сел в кресло и подался вперед. Дмитрий ничего не ответил. Он был поражен не тирадой, а голосом собеседника. Вначале речь звучала вяло и бесцветно, но, набирая силу, она закипела рокочущим водопадом. Удивительно, Милославский не повысив тона, сумел придать упругость фразам. Это сродни пружине: чем сильнее сжимаешь, тем сильнее она сопротивляется.
Он, приставив трость к подлокотнику, резко поднялся. Встал у окна и произнес холодно:
Вы свободны, господин Лебедев. Больше мы с вами не увидимся. И забудьте, о чем мы тут болтали.
Я вас не понимаю, к чему эти загадки с тростью? слегка раздражаясь, ответил Дмитрий. Скажите прямо. Однако человек у окна, плотно сжав губы, молчал. Что ж, и к завтраку не выйдите?
Выйду. Мы еще встретимся, но сегодня вы уедете и забудете обо мне.
Дмитрий вернулся в свой номер. Мысли бегали: «Текст? Причем здесь он? Какая связь? И трость? Черный пудель?» Ему не понравился поступок Милославского: предложить переписать текст, проверяя человека на лояльность взглядов, изложенных в пессимистическом послании. Можно было б и не таким вычурным способом узнать мысли человека. Просто спросить, например.
Он вспомнил: Станислав Михайлович не обмолвился о листке, не просил вернуть его. «Все же чужая вещь, решил Дмитрий, надо возвратить». Достав из ящика стола, он спрятал лист во внутренний карман.
11
Перед завтраком Павел Аркадьевич произнес:
Желаю всем приятного аппетита. Господин Милославский не выйдет. Начнем без него.
Он вам сказал, что пропустит трапезу? настороженно спросил Дмитрий.
Что вы, господин Лебедев. Станислав Михайлович привык менять решения по нескольку раз на дню. Не удивляйтесь. Он подоткнул салфетку. И раз он не вышел, значит
А вдруг Дмитрий осекся, прислушиваясь к мыслям, ему показалось, одна из них всплыла в сознании, чтобы подать голос. Она, полная тревоги и дурных предчувствий, сказала: Милославский не случайно проигнорировал завтрак.