Простите, но боюсь, у меня их нет.
Почему ты так разговариваешь? вновь озадаченно хмурится она.
Извините, госпожа Глафира, пугаюсь я, опуская-таки глаза в пол.
Глаза, бес бы тебя побрал! осекает она меня, делая шаг вперёд. Я о другом. Сначала я думала, что мне показалось, да и взволнована была слишком, но сейчас Ты совершенно точно разговариваешь не как служанка!
Если вы чуть яснее поставите вопрос, госпожа, возможно, я смогу на него ответить, едва слышно замечаю я.
Вот! Об этом я и говорю! Ты, словно образованна!
О доходит, наконец, до меня. Нет. Всё дело в моей матери она работала гувернанткой, а по вечерам и нас с сестрой учила читать. Вы должны её помнить, госпожа
Настаёт её очередь округлять рот в форме буквы «о», девушка явно ошарашена, и потому она буквально падает на своё прежнее место, глядя теперь на меня совершенно другим взглядом:
Так ты Ивушка А она Лили словно прямо сейчас госпожа осознаёт истину. Вы её дочери.
Да, мама любила нас с сестрой так звать, чувствую и я некоторое недоумение.
Мама говорила о нас с младшей госпожой?
Что ж! отмирает девушка, становясь самой собой. Выходит, задача упрощается! Ваша мама была прекрасным учителем, хорошо, что она успела и тебя научить основному. Вернёмся к талантам. Меня учили играть на арфе, как ты могла заметить, учили петь, вышивать и многому другому, к чему у меня совершенно не лежала душа. Выбери что-то из этого и попробуем научить и тебя.
О, моя сестра прекрасно вышивает! Я могу попросить её помощи.
Замечательно! Так и поступим. Теперь о манерах
Остаток дня проходит в мучительном изучении правильного наклона головы при том или ином приседании; в изучении того, как и с кем я должна говорить; в освоении моды. Моды! «Это важно, потому что столичная мода отличается от нашей!» Но я ни за что не должна выглядеть вульгарно или слишком скромно, иначе, попорчу репутацию госпожи.
У меня буквально лопается голова от всей информации, что пытается в неё сунуть Глафира. Она безумно торопится рассказать мне, как можно больше, что просто перескакивает с темы на тему и обратно. При этом она иной раз бросает на меня странные взгляды, словно хочет поговорить совершенно о другом, но не решается. И снова перескакивает на длину рукава платья, предназначенного, например, для бала.
Я чуть ли не благодарю вслух служанку, которая приходит позвать госпожу на ужин.
Скоро спущусь, благодарю, бросает ей Глафира, и когда та выходит за дверь, говорит мне: На сегодня закончим. С завтрашнего дня начнём обедать вместе, в моих комнатах. Обед самый плотный из приёмов пищи, надеюсь, это и поможет тебе набрать нужные формы. Плюс, тебе необходимо научиться правильно вести себя за столом. Напомню, никто не должен догадаться о том, чем мы с тобой занимаемся. На все вопросы слуг отвечай, что мне приспичило проводить время со своей ровесницей, что я устала от общества старух. Потому и избавилась от своей прошлой личной служанки. Кстати, с ней будь особенно осторожна. Эта старая карга любит совать свой длинный нос куда не следует. Ну что ж, переводит она дух. Иди.
И она вновь уходит первой, позволяя мне с облегчением упасть на стул, на котором недавно сидела сама.
Ну что ж, цитируя мою госпожу, всё гораздо сложней, чем я могла себе представить. Ума не приложу, как мне это всё запомнить в короткие сроки!
В животе урчит, и я вспоминаю, что за сегодняшний день лишь завтракала. А Лилия? Усталость в один миг отступает, я подскакиваю с места и несусь в нашу новую комнату. Узнаю у сестры не голодна ли она и обещаю очень скоро вернуться с ужином, не обращая внимания на её крики в спину о том, что я должна ей всё рассказать. Ничего, потерпит ещё чуть-чуть.
На самом деле, я не особо представляю, как ей рассказать обо всем. Возможно, поэтому и оттягиваю, как могу, этот момент.
На кухне из слуг почти никого нет обычно в это время все, как раз, заканчивают работу, чтобы потом спокойно поесть. Я никогда ни с кем особенно не общалась так повелось ещё при живых маме и бабушке. Нам, словно хватало общения друг с другом, плюс, мамин статус не делал нас своими среди слуг, но и господам мы не были ровней. Впрочем, бабушка буквально настаивала на том, чтобы мы ни с кем не дружили. Из-за меня. Из-за моего дара-проклятья. Потому и после их смерти я по привычке сторонилась всяких людей.
Вот и сейчас я скоро наливаю в миску лукового супа из огромной кастрюли, подхватываю пару булочек и сажусь на самый край стола, у стены, чтобы никому не бросаться в глаза.
Есть я привыкла быстро, чтобы в короткие сроки возвращаться к сестре. Потому уже через пять минут набираю вторую миску супа, чтобы отнести её Лилии. В этот-то момент надо мной и нависает женщина чуть выше меня.
Ты! Маленькая дрянь!
Простите? округляю я глаза.
Чо мне твои извинения! Ты заграбастала моё место, а мне теперь прикажешь чистить камины?
Ох. Выходит, она и есть та старая карга, по выражению госпожи? Правда лет женщине от силы тридцать-тридцать пять. Старой она точно не выглядит. А вот свирепой и опасной определённо.
Мне мне жаль, что так вышло, пытаюсь я её задобрить.
Ей жаль, слыхали? смеётся она злобно, ни к кому в особенности не обращаясь, но немногочисленные голоса в помещении затихают. Как-никак хоть какое-то развлечение намечается. Бесы! Чо ты нагородила госпоже, а? Поди, на жалось давила, а? Тут женщина начинает кривляться, заставляя меня усомнится в правильном определении её возраста, или он не показатель ума? У меня больная сестрёнка, возьмите нас под своё крылышко. Она же у меня калека, пожалейте нас-бедненьких. Так это было? Прикрылась своей калекой и отхапала место получше?
У меня с детства нетерпимость к несправедливости, потому уже после первого употребления ею слова «калека» в моей груди закипает злость. А злиться мне решительно нельзя. Но что я могу поделать, когда меня несправедливо обвиняют в том, чего я не делала, и ко всему этому приплетают мою сестру? Конечно, я взрываюсь!
Не смейте так говорить о моей сестре! выкрикиваю я.
Ещё как посмею! Чо ты, чо она хитрые дряни!
На её последнем слове сначала трескается, а затем и взрывается, разлетаясь осколками по всей кухне, стекло в маленьком окошке. Мгновенно поднимается шум все напуганы и не понимают, что произошло. Зато понимаю я. Моё проклятье вырвалось из-под контроля. Слава Богам никто не пострадал!
Бывшая личная служанка госпожи тоже пугается и отвлекается от меня, ну и я, сгорая от стыда и страха, пользуюсь поднявшимся шумом, подхватываю тарелку с супом и булочки. Убежать! Скорее убежать от того, что я натворила.
В детстве я воспринимала свой дар, как что-то естественное. Как те же руки и ноги. Я управляла им с той же легкостью, с которой моргала. Пока бабушка не объяснила мне, что то, что я могу плохо. Запретно. И ненормально для остальных людей.
Мне тогда было пять лет, и она впервые увидела, как я пользуюсь магией. Как это называется я узнала тогда же. Нет, я не пыталась скрыть её от глаз родных, я тогда наивно полагала, что так может каждый, что любой волен, например, поменять цвет платья, если любит другие цвета или погасить свечу, не вставая с кровати, или же зажечь её, если темнота вдруг начинает пугать. Я считала, что мама, что бабушка могут заставить лететь посуду через всю кухню. Что они с той же легкостью могут создать воронку в воде, налитую в таз, чтобы было веселей умываться перед сном.
И, наконец, я не видела ничего плохого в том, чтобы поднимать опавшие листья с земли и кружить их в воздухе, веселя маленькую сестрёнку.
Помню, какой тогда напуганной и одновременно злой выглядела бабушка!
Она отбросила таз с постиранным бельём на землю, которое собиралась развесить сушиться на ещё тёплом осеннем солнце, и подбежала ко мне, чтобы больно обхватить руками мои плечи и хорошенько меня встряхнуть: