К концу моего рассказа на кухне собралось полредакции. Их недоумение было понятно Белозор считался парнем нудным, кропотливым, флегматичным. А тут в него будто вселился кто-то экспрессия так и прет, жесты размашистые, рассказ эмоциональный, в лицах Когда я закончил, Женёк Стариков зааплодировал:
Тебе, Гера, к нам в Народный театр надо. Ты, оказывается, талант!
Мне не надо в театр. Мне нужно материал писать, сказал я и пошел к себе в кабинет.
На столе стоял маленький Ильич и укоризненно на меня хмурился. Действительно что-то я, кажется, перегнул палку сегодня. Мало ли что они подумают? С другой стороны, у меня была отличная отговорка. Гера только-только приехал из длительной поездки в Москву, потом вот жизнью рисковал Может, у него в башке что-то переклинить или нет? Может, еще как.
Я честно попробовал писать от руки. Но пользоваться чернильной перьевой ручкой мне раньше не доводилось, да и вместо каллиграфического белозоровского шрифта получались мои родные каракули. Черт его знает, как это работало. А если нужно будет расписаться, я что буду делать? Эта мысль заставила меня полезть за паспортом, и я тут же, на листке бумаги принялся старательно копировать подпись благо с этим было проще. Викторович просто писал свою фамилию практически печатными буквами, и загогулисто ее подчеркивал. В основном я тренировал эту загогулину.
Вдруг дверь в кабинет с грохотом отворилась, и появились аппетитные ягодицы Арины Петровны, затянутые в узкую строгую юбку. И кто сказал, что в СССР одеваться не умели? Явно было бы желание!
Гера! Чего сидишь? Помоги! прошипела девушка, которая пятилась задом, явно удерживая в руках что-то тяжелое.
Я вскочил и кинулся отбирать у нее древнего вида печатную машинку.
Гордись! сказала она. Хотели в музей редакции ставить. Ундервуд! Довоенный еще!
Ух ты! сказал я. Буду осваивать. Арина свет Петровна, проси у меня что хошь, так и знай я твой должник.
Ответственный секретарь как-то безответственно смерила меня с ног до головы оценивающим взглядом.
А что? Ты мне подойдешь Гляди, только не испугайся в последний момент!
Не испугаюсь. Приказывай, а я слушаюсь и повинуюсь.
Езерская совершенно по-злодейски улыбнулась, и я понял, что месть ее будет страшна и ужасна.
Мы еще картошку не посадили. Муж на северах, отец в одиночку не может Нужно навоз по огороду разбросать, потом конь перепашет. Так что суббота у тебя занята, так и знай.
О женщины! Коварство ваше имя! И муж у нее, оказывается, есть! Какого черта Гера про это не вспоминал и почему это она кольцо не носит? С другой стороны, я что, имел на нее виды? Мутить с коллегой это моветон и чревато. А потому морду кирпичом:
Ариночка Петровночка, предупреждаю сразу я работаю за еду. А ем я очень много!
Вызов принят, сказала Арина Петровна. Значит, в восемь утра, улица Первомайская, дом пятнадцать, в рабочей одежде, суббота.
А суббота у нас
Послезавтра. Возьми у Фаечки ленту для машинки, если что, она тебе поможет разобраться
А мне не нужно было помогать. У меня у деда нечто подобное стояло, так что с этими механическими монстрами я был знаком довольно хорошо. Самое главное раскладка клавиатуры почти не отличалась от компьютерной клавиатуры, разве что буквы «ц» и «э» располагались черт-те где, но к этому можно было привыкнуть.
Мне понадобилось что-то около четверти часа, чтобы настроить и подкрутить и смазать этого зверя, по имени «Ундервуд», а потом я заправил в него два листа и копирку и с упоением принялся долбить по клавишам. Кажется, в качестве реакции на мои потуги изобразить дятла в кабинет заглядывали все, кто шел в туалет или на кухню, но мне было наплевать. В такие минуты отвлечь от работы меня было можно, только огрев по башке чем-то тяжелым.
* * *
Начинать с самого скучного такое было правило. На сей раз скучного у меня не было, но перед тем, как сесть за написание разворота о браконьерской эпопее, я сделал заметку про оленей и три материала о Стельмахе, Бышике и Пинчуке, героических егерях. Они получились не просто любителями поразвлекаться на охоте и пострелять по живым мишеням, а рачительными хозяевами, стражами леса и вообще большими умницами.
Гера! сказал шеф, когда я принес ему первую партию макулатуры, покрытой машинописным текстом. Я вас не узнаю. Кажется, Москва вас здорово поменяла.
Переходный возраст начался, пожал плечами я.
А что я должен был ему сказать?
Это когда тридцатник на носу? недоверчиво блеснул очками товарищ Рубан.
Мы, Белозоры, поздние, Сергей Игоревич, и поскорее сбежал, чтобы он еще чего-нибудь не спросил.
И пошел обратно, в кабинет ваять нетленку. Хотя какая нетленка? Газетное дело отличается тем, что написанный материал чего-то стоит только в данный момент времени. Может, и останется он где-то в подшивках, и обратит на него внимание какой-нибудь педантичный исследователь, но в целом уже через неделю всем становится наплевать. Газета это не искусство и не творчество. Это производство. Здесь не нужны гениальные литераторы и тонко чувствующие натуры, зависящие от вдохновения. Нужны текстовики-ремесленники, которые сядут и нафигачат столько строчек, сколько нужно.
Ремесленники, конечно, тоже могут быть разными: один клепает кирзовые сапоги, другой пляжные шлепанцы. И журналисты в районках тоже разные: например, такие, как Белозор-настоящий, для которого главным всегда являлась фактология и точность, и текст у него получался таким, что ни один въедливый цензор не мог найти, до чего доколупаться. Правда времени на такие опусы уходила уйма. Или такие, как я, которые пишут запоем, как Бог на душу положит, изгаляясь и играя словами, и стараясь поразвлечься во время работы. Даже если материал об очистных сооружениях городской канализации или каком-то проходном мероприятии в доме престарелых. За иронию и неуместные отсылки можно огрести по шапке, но можно и здорово поржать, встретив на улице понимающего читателя. Такие журналюги не встают с места, пока не сделают дело, а потом маются дурью мячик о стенку бросают, чаи гоняют, кино смотрят на рабочем месте и по городу носятся в поисках всяких интересностей. И бесят коллег своим несерьезным поведением. Как же: не будешь притворяться занятым нагрузят еще больше! Да ради бога, пусть грузят.
Герман Викторович, я ключик вам запасной оставлю, замкнете редакцию, как закончите? заглянула в кабинет уборщица Лида.
Я вздрогнул и сказал:
Ага!
Оказалось, за окном уже был вечер, на столе лежали проявленные и отпечатанные Стариковым снимки, и в редакции разве что перекати-поле не телепалось по пустым кабинетам и коридорам. Вместо статьи у меня получился остросюжетный приключенческий рассказ, основанный на реальных событиях, и я понятия не имел, пустят такое в печать или нет. Вся надежда была на Привалова если полковнику понравится, то и все остальные скушают, и не поморщатся. На фото он получился красиво, в тексте его сотрудники выглядят настоящими героями почему бы и не одобрить?
С другой стороны, «яканье» даже в моей незалежной синеокой республике не любили, наверняка и в СССР предпочитают замятинское «МЫ». А у меня я то, я это Гонзо-журналистика провинциального пошиба.
Наконец, я встал из-за стола и с хрустом распрямился. Грехи мои тяжкие! Один экземпляр статьи криминального триллера оставил на столе, второй вместе с фотками сложил в самопальный бумажный конверт. Конечно, оставил тот, который через копирку, а важному милиционеру показывать буду неповторимый оригинал.
Редакцию закрывал с чувством выполненного долга.
* * *
К остановке у городского Дома культуры подошел желтый «Икарус»-гармошка и с грохотом распахнул двери. «Икарус» это к удаче. Почему? Потому что ездить в ЛАЗах решительно невозможно, особенно если ты большой и крепкий мужчина и совесть постоянно заставляет уступать место маленьким и слабым, так что лучше и не садиться вовсе. А стоять в проходе салона ЛАЗа мука мученическая.