Это про какой же народ? Хапуга народец-то, сквалыга, Христопродавец. Колчин ждал именно ответа священника. А потеряли, потому что закрылись и разъяснять перестали: какая вера из начал вышла. Что, вероятно не согласитесь, Ваше преподобие?
Не так линейно, Николай Николаич, отозвался из полутьмы ниши священник. Но я не настроен сегодня на споры. Тяжелый день выдался.
Его преподобие, о. Антоний, устали-с, Черпаков будто бы поддержал отказ священника вступать в беседу, но в голосе слышалось едва скрываемое ехидство, не станем настаивать. Лучше послушайте, о чем нынче в городе говорят. Восхитительные слухи! Вот, к примеру, Саламонский
Директор цирка? перебил Колчин, так он скончался.
Преставился. А по завещанию всё свое имущество отписал горничной жены, каково?
Это как же?! откликнулась хозяйка Да разве же так можно?
Или вот ещё новость. Старообрядцы кузнецовские бастуют в Твери. А их оправдывают лучшие столичные адвокаты за вознаграждение-с. Шубинский, например.
Стеклодувы на стачке? поинтересовался Лантратов.
Так и есть: фарфор-фаянс, подтвердил Черпаков.
Матвей Сидорович в свое время распустил работничков.
Да, вот ведь человек масштабный. И посуду небьющуюся выдумал, и площадки гимнастические соорудил, и классы рисовальные. В той же Твери сад Ботанический открыл.
А футбол?
Что футбол?
Его работнички с англичанами в футбол играли?
Путаете, футбольное поле Морозов своим ткачам устроил.
Где такое видано, чтоб староверы в трусах за мячом бегали?
Забаловали, забаловали своих бородачей. Они теперь и фордыбачат, Черпаков двинулся от Лантратовых по кругу. Но каково Вам вероломство Шубинского? Капиталист, конезаводчик. В один беговой день с ипподрома под миллион имеет. А забастовку обеляет-с. И бузотёров на Морозовской стачке от суда отвёл, и теперь вот-с, обеляет.
Ну, хватили, возмутился Лантратов, миллион одним днем!
Приврал, приврал, каюсь. Хотя самому адвокату не до лошадок. Павлинов-то у него жену увел, актрису.
Сафо? воскликнула Лантратова.
Профессор Павлинов? Не может быть. Вечно Вы, Черпаков, притащите какие-то забобоны, возмутился Евсиков-старший.
Помилуйте, Леонтий Петрович, я не лансирую. Что я, половой, пульки отливать? Новость, как свежайшая осетрина из Елисеевского. Этот специалист по женской истерии увел чужую жену, да ещё приму сезона, вот вам крест.
Черпаков оглядел присутствующих и сделал в воздухе маховое движение.
Вы же вероотметчик, поддел Колчин, чего ж осеняетесь?
Черпаков сморщил гримасу Пьеро не верят, гнушаются. Но тут же вспомнив что-то, сменил Пьеро на Арлекино, продолжил:
Вот, что значит, связываться с актрисульками! Не доверяю я опереточным и балетным, драматические порядочней будут. И, тем не менее, тем не менее.
Батенька, да Вы разбираетесь в искусстве!
Черпаков спустил издёвку профессору.
Лаврик, отыщи Котю, мать постаралась отправить сына из гостиной, спохватившись: не те разговоры пошли.
Гимназистикам баиньки, баиньки, Черпаков хотел было погладить мальчишку по макушке, но осёкся под его взглядом и склонился, паясничая, в полупоклоне, вытянув руки в сторону, как коридорный. Вот так на меня в Иловле глядел лисенок-корсак. Мамку его подстрелили.
Мальчик, прихватив скрученный в трубочку журнал, тотчас вышел и за портьерами попал в объятия Евса. Костик горячился и оттого заикался: «Ввы что, Ллантратов, ослепли? «Дамские язычки» ххотите?». Лаврик рассеянно мотает головой. Из-за портьеры не так удобно наблюдать за взрослыми, хочется дослушать разговор. Но Костику все же удается отвлечь Лавра: «С ликером не ббудете?!». Лавр берет конфету и протягивает статью: «Котька, про акефалы знаешь?». «Безглавые?». «Павлинов автор!». «И что с ттого, что Ппавлинов?» «Его застрелят». «Ггде?». «На скачках». «Ккогда?!». «Скоро». «За что?». «За даму сердца». «Ддопустим. Но я пполюбопытнее ммогу сообщить, Ллантратов! Ппятницкое кладбище знаете?». «У Крестовской заставы?». «Ттам захоронен.». «Безглавый?!» «Нет, одна гголова, ппонимаете?» «Не может быть». «А ввот и мможет. Про ккитайских ббоксеров слыхали?». «Чепуха какая-то». «Ппойти туда завтра ночью не забоитесь?». «Пойдёмте».
Говорят, та актриса необыкновенно талантлива и красива, Лантратова взглянула на мужа через стол.
Сафо? На любителя-с, со знанием дела тут же отозвался Черпаков.
И обыкновенно несчастна, как может быть попросту несчастен кто-нибудь из ее поклонников с галерки, Лантратов выдержал взгляд супруги.
Шубинский, Шубинский, не тот ли, что почтаря Кетхудова оправдал? Вора и безбожника? засмеялся Колчин, раскатистое дельце вышло. Почтарь ободрал купца Кнопа и подлог укрыл. А адвоката обвиняли в словоблудии в его профессиональном амплуа. Не потешно ли?
Взошли грешники, как трава. Слепцы, проходящие, как деревья, глухо из ниши вступил о. Антоний. Падет некрещеная Русь.
Непонятно, кого именно осудил духовник. Или всех сразу. Разговор прервался. Пауза затягивалась.
Роман Антонович, как известно, я тоже старой веры, ворчливо начал Колчин. Но нынешнему дню совершенно непонятен наш брат, старообрядец. Поминает какого-то Зилу, пришедшего в Халкопратию тысячу лет назад и тому подобные легенды. Никто не помнит в обществе, о чём речь. Да и как вот мне самому балансировать между мирским и церковным? Для конторы я слишком набожный, слишком русский. Даже прозвище дали гусляр. А в храме слишком светский. Ни тем, ни другим не ко двору. С собою спорю. Себе чужой.
Я не настроен сегодня на диспуты, Николай Николаевич, повторил протоирей Перминов. День труден вышел. Напрасно и обеспокоил дорогих хозяев присутствием. Прощайте. Спаси Христос!
Сами спасёмся, сами, без угрюмого старика с деревяшки.
«От столетий, от книг, от видений
Эти губы, и клятвы, и ложь.
И не знаем мы, полночь ли, день ли,
Если звезды обуглены сплошь.
В мире встанет ли новый Аттила,
Божий бич,
Божий меч,
потоптать»
Ёрничество Черпакова достигало спины священника, тот слышал декламации, да лишь ссутулился и поспешил выйти, держась за правый карман. Хозяин дома поморщился от грубых подначек, как от разыгравшейся изжоги, но не одёрнул шута: сам так сам, пусть сам и спасается «Док», в конце концов.
Перминову захотелось пройтись пешком, хотя полагалось бы взять извозчика. Да что тут пути-то, с полквартала, пренебрёг условностями. В темноте не разобрать, по улице будто шел не сановитый жрец, ещё утром блиставший золотыми прошвами риз на амвоне, не степенный черный монах, а мещанин Перминов, человек Божий, согбенный своей заботой. И всё же дар движения, жестов выдавал принадлежность к сану, положению. Шёл и в мыслях пикировался с Колчиным. «Ответ тут прост. Мирской, безбожник, искусит тебя: откажись от своего Бога. Здесь ты не станешь искать совета? Так что же? Разве не о том же спрашиваешь теперь ты сам?».
Ни один человек не повстречался на пути. Скорым шагом прошел мимо остывшей церкви к дому причта. Обрадовался, ни с кем не столкнувшись на входе и лестнице. Затворил засов в своей половине. Встал на колени перед иконостасом и заплакал. Лампада ровно горела, не сбиваясь.
В доме Евсиковых вскоре и остальные гости распрощались. Расходились по домам под накрапывающим дождиком и навалившимся ветром. Колчин взял извозчика до Второй Мещанской. Лантратовым и Черпакову по пути: чете с сыном горку перейти, а Черпакову дальше, в сторону Катенькиного акведука, в Левонову пустошь, но у парадного раскланялись и повернули в разные стороны. Отойдя шага три, Черпаков запнулся, обернувшись и размахивая бессменным саквояжем, бросил в темноту: «А война-то будет?».
Кухарка Евсиковых захлопнула двери.
День кончался.
На следующий день пробудился ото сна Роман Антонович затемно, часа в четыре с четвертью. Сел в постели, за бороду схватил себя. На месте борода-то. Сердце стучало яростно. Исподнее наскрозь мокрое, остывая, липнет к телу. Жара нет, а лоб в испарине. В комнате прохладно. Сон испугал до поту. Помолился темному углу. Елейник ночью угас. Не дело. Надо маслица подлить. Зажёг свечу, умылся, гремя рукомойником и знобясь от ледяной воды. Облачился в подрясник, рясу, и камилавку, вышел на воздух.