Старый шаман перед кругом эльфийских вождей.
Встали вожди, и, вскричав, разорвали одежды:
Воля Валар к упованиям эльфов глуха.
И возгласили скончание эры надежды
Ибо пришло в Средиземие семя греха.
Нас отвергают отныне Валар как орудье.
Люди заселят весь край от равнин и до гор.
Нас понесут корабли с лебединою грудью
В благословенный богами Валар Валинор
Стаей, один за другим, за струей кормовою,
Шли корабли по воде, а потом сквозь портал
Утром проснулся разбитым, с больной головою.
Толкин! Как зря я тебя до рассвета читал!
***
Кому верить
Я не верю ни правым ни левым,
феминисткам и радужной своре,
патриотов кичливым напевам,
демократам, где урка на воре.
Я не верю жрецам и святошам
поощрять их не стану ни пенсом.
Гороскопам плохим и хорошим
Я не верю как и экстрасенсам.
Журналистам и телеканалам:
их вина в современном бедламе.
Банкам. Им не поверю и в малом.
И, конечно, не верю рекламе.
Вот собакам и птицам я верю.
Даже кошкам я верю немножко
Ветру в поле и дереву в сквере,
и дождинкам, стучащим в окошко.
Сложно жить. Как со всем разобраться?
Я неверьем своим озабочен,
потому что, признаюсь вам, братцы,
и себе доверяю не очень.
***
Время движется по кругу
Бледнокожий хрупкий клоун
В черном шелковом трико
На холодном синем склоне
выпасает мотыльков.
Блестки вьются, вторя трелям,
Словно мошки у пруда,
Грустный зов его свирели
Переливчив как вода
Рыжий клоун в желтой блузе
В бубен бьёт под ритмы дня
Суетиться, сонь мутузит,
Пляской бешенной маня,
В какофонии биенья
Ускоряя стук сердец
Так над собственным твореньем
Издевается Творец
Мчат фотоны в волнах света,
Пляшут птицы в небесах,
Прёт по эллипсу планета,
Кружат стрелки на часах.
Смерть всеобщий утишитель
Прячет нас в свою обитель.
Но, всего эон спустя,
Возрождается Спаситель
Беспорочное дитя.
***
Видение суда
Предзакатный румянец блестел на очках и балконах,
я на улицу вышел отдохнуть от забот полчаса.
Вдруг слетели два ангела, все в сапогах и погонах
и, в трубу потрубив, потащили меня в небеса.
Потерялись в полете сандали, штаны и рубаха,
беспокоила мысль, что суп пригорит на огне,
и предстал я на суд и нагой, и дрожащий от страха.
И, похоже, никто из толпы не сочувствовал мне.
Зазвенел колокольчик, потом увели посторонних.
Секретарь объявил: "Встать! Всевышний, в трех лицах един!"
И возник за дубовым столом на сверкающем золотом троне
некто мудрый и лысый, с кольцом над пучками седин.
Ангелок-адвокат заиграл на расстроенной лире,
а потом прекратил, чему я, признаться, был рад.
И сказал прокурор тоже ангел, но в синем мундире:
"Перед нами пропащий. И дорога пропащему в ад!
Пил спиртное, и вел он себя преотвратно.
Обманул государство шесть тысяч четырнадцать раз.
К воспитанию сына всегда относился халатно.
Трижды нищим не подал, подбил собутыльнику глаз.
Осуждают таких в человечьем и божьем законе.
Только он для друзей на закон и на право плевал.
Адвокатом служил, то есть душу запродал Маммоне.
Хитрован и невежа, а еще графоман и бахвал.
Проявлял беспринцѝпность. Машину вел неосторожно.
Трусил, лгал, часто делал все наоборот.
А про Вас, Ваша честь, так противно писал и безбожно -
повторить этот бред не откроется рот!
В ад навеки его!" заключил обвинитель крылатый.
И Всевышний промолвил: "Да что вы мне всё про грехи?
Я за все бы простил тебя, дурень лохматый,
Но ведь ты не поэт? На фига же писал ты стихи?
Я, конечно, всеблаг. Только критиков я не приемлю.
Если нынче прощу, то потом накажу, уясни!
Ты покуда спускайся на прежнее место, на Землю.
Поживи! Но стишков чтобы больше ни-ни!"
Два здоровых детины (тупые ментовские лица),
подхватили меня, и столкнули безжалостно вниз.
Я упал и вскочил, и увидел, как солнце садится
и обтрепанный голубь к ночи присел на карниз.
Я помчался домой. Ощущал себя мерзко и глупо
(А в душе ожиданье расплаты и страх).
Снял кастрюлю с плиты чуть уже подгоревшего супа,
и, тетрадку раскрыв, описал все что было в стихах.
Помню я, как Творец наказал непокорного Змея.
Ты всеведущ, мой Бог, но в поэтах, увы, не ахти:
"Не дышать" и "стихи не писать" не умею.
И за это, хоть страшно, готов наказанье нести.
***
Божье творение
Создавая наш мир, Бог добавил в эфир
вещество, состоянья, поля.
Как из шляпы факир достает сувенир,
появилась и наша Земля.
И воздвигнуты горы, равнины, моря
травы, лес, вороньё-комарьё
Он без инвентаря, только волей творя
создал также подобье своё.
А Подобье (лицом, или, может, концом?)
только в сказочках принц и герой:
то бывает лжецом, то совсем подлецом,
извращенцем, маньяком порой.
Забывает родных и бросает детей,
Предает и друзей и подруг,
Лижет зад у властей, и лютей ста чертей
за медяк всех зарежет вокруг.
И на нищих Подобье глядит свысока
из пентхаусов светлых высот.
Далека и мелка и болезнь старика
и поденщика пролитый пот.
У Подобья давно в сердце злато одно
И молитвы подобны волшбе.
Бог, тебе все равно?! Или вправду оно,
это НЕЧТО, подобно тебе?
Если Божье подобье бомбит города,
травит газом детей с высоты,
Я горю от стыда и воплю: "Никогда
не хочу быть таким же, как ты!"
***
3. О временах года, погоде и природе
О Снежной королеве
Зимы бывают безжалостно долгими.
Точит тоски червячок.
Зеркало вдрызг разлетится осколками.
Только о чувствах молчок!
Был ли каприз, или шалость минутная,
просто желанье украсть?
Может, во льдах отражение мутное,
ласк не случившихся всласть.
Сердце подтаяв, всплакнуло дождинкою
лёд прожигая насквозь
Снежною бабою, простолюдинкою
было бы легче, небось.
И размножаясь в лучах электричества
злобной насмешки игла:
Может, глинтвейну Вам, Ваше Величество?
Вы же хотели тепла!
Вновь Королева хлопнула дверцей и
мчится в свой северный край.
Чокнулся с зеркалом Советник коммерции
их благородие Кай.
***
А позже в замшевом кресле
под холодом климат-контроля
из блестящих кусочков Кай складывает слова.
Но в сердце холодный осколок разбитого зеркала тролля,
поэтому слово "Вечность" он помнит едва-едва.
***
Зимняя сказка
Захотелось зимней сказки,
И пошёл я в лес зимой.
Вечер серой бахромой
Звуки высушил и краски
Леший спутал храбрецу
И дорожки и тропинки.
Били больно по лицу
Снега колкого крупинки
Меж корявых елей лап,
От нелегкого блужданья,
Слышен был то конный всхрап,
То русалочьи рыданья.
Волк завоет за плечом,
Закричат на ветках галки.
Лес ядреный! Елки-палки!
Непонятно: что-почем.
Детских снов немой вопрос,
Промелькнет меж пней, пугая
То ли пьяный Дед-Мороз,
То ль Снегурочка нагая
И виденьями завеса
Офигительной красы
Где бумажник? Где часы?
Все исчезло в чаще леса
Был ли рок столь счастлив мой,
Иль блудил у леса скраю,
Только как попал домой
Я до сей поры не знаю.
Сказка, право, ерунда!
Только так скажу, миряне:
Ни за что и ни-ког-да
Не ходите в лес по пьяни!
***
Червоная дама
Она пьяна чуть терпким ароматом
прощания, брожения и тлена.
А небо пледом рваным и косматым
к ногам ее спадает вожделенно.
Вихрится воздух шустрым горностаем,
его прикосновенья шаловливы,
и кажется, что он стихи вплетает
в неслышимых мелодий переливы.
А листья в карусельной мелодраме
кружат и улетают словно птицы.
Ах, Осень! Вновь она Червонной дамой
сильнее сердце заставляет биться.
Но как, бедняжке, ей с тобой сравниться?
Твои глаза, как небо в день весенний,
и столь пушисты брови и ресницы
как летних рощ заманчивые тени.
И шёлк волос, и бархатистость кожи
недостижимы Осени наивной.
Лишь обе вы характерами схожи,
в которых громы гроз и слёзы ливней.
Путь Осень много поэтичней лета,
сверкает облаченье золотое,
а ты, моя любимая, одета
лишь в джинсовое платьице простое.
О Осень, сколь пестры твои аллеи!
Сколь сладок мед твоих благоуханий!
Но милая мне в сотню раз милее.
Живая плоть прекрасней и желанней.
***
Бабье лето. Позакатное