Однако, сказал Кефал, я препоручаю вам беседу, а мне уже пора заняться священнодействиями.
Значит, сказал я, Полемарх будет твоим наследником?
Разумеется, отвечал Кефал, улыбнувшись, и тотчас ушел совершать обряды.
Так скажи же ты, наследник Кефала, в нашей беседе, обратился я к Полемарху, какие слова Симонида о справедливости ты считаешь правильными?
Да то, что справедливо отдавать каждому должное. Мне по крайней мере кажется, что это он прекрасно сказал.
Конечно, нелегкое дело не верить Симониду это такой мудрый и божественный человек! Смысл его слов тебе, Полемарх, вероятно, понятен, а я вот не могу его постичь. Ясно, что у Симонида говорится не о том, о чем мы только что вспомнили, а именно, будто все, что бы нам ни дали во временное пользование, надо отдавать по требованию владельца, даже когда тот и не в здравом уме, хотя, конечно, он-то и одолжил нам то, чем мы пользовались. Не так ли?
Да.
Но ведь ни в коем случае не надо давать, когда этого требует человек не в здравом уме?
Правда.
Значит, у Симонида, по-видимому, какой-то другой смысл в утверждении, что справедливо отдавать каждому должное.
Конечно, другой, клянусь Зевсом. Он считает, что долг друзей делать что-нибудь хорошее своим друзьям и не причинять им никакого зла.
Понимаю, сказал я, когда кто отдает вверенные ему деньги, он отдает не то, что должно, если и отдача и прием наносят вред, а между тем дело происходит между друзьями. Не об этом ли, по-твоему, говорит Симонид?
Конечно, об этом.
Ну а врагам, если случится, надо воздавать должное?
Непременно, как они того заслуживают. Враг должен, я полагаю, воздать своему врагу как надлежит, то есть каким-нибудь злом.
Выходит, что Симонид дал лишь поэтическое, смутное определение того, что такое справедливость, вложив в него, как кажется, тот смысл, что справедливо было бы воздавать каждому надлежащее, а это он назвал должным.
А по-твоему как?
Клянусь Зевсом, если бы кто спросил его: «Симонид, что чему надо уметь назначать конечно, должное и надлежащее, чтобы оправдалось имя искусства врачевания?» Как бы он, по-твоему, нам ответил?
Ясно, что телу лекарства, пищу, питье.
А что чему надо придать должное и надлежащее, чтобы выказать поварское искусство?
Вкус приправам.
Прекрасно. А что кому надо воздать, чтобы такое искусство заслужило название справедливости?
Если следовать тому, Сократ, что было сказано ранее, то это будет искусство приносить друзьям пользу, а врагам причинять вред.
Значит, творить добро друзьям и зло врагам это Симонид считает справедливостью?
По-моему, да.
А знаешь, сказал я, чье это, по-моему, изречение, утверждающее, что справедливость состоит в том, чтобы приносить пользу друзьям и причинять вред врагам?
Чье? спросил Полемарх.
Я думаю, оно принадлежит кому-то из богачей, воображающих себя могущественными людьми.
Ты совершенно прав.
Прекрасно. Но раз выяснилось, что справедливость, то есть [самое понятие] справедливого, состоит не в этом, то какое же другое определение можно было бы предложить?..
Справедливость выгода сильнейшего?
Фрасимах во время нашей беседы неоднократно порывался вмешаться в разговор, но его удерживали сидевшие с ним рядом так им хотелось выслушать нас до конца. Однако чуть только мы приостановились, когда я задал свой вопрос, Фрасимах уже не мог более стерпеть: весь напрягшись, как зверь, он ринулся на нас, словно готов был нас растерзать.
Мы с Полемархом шарахнулись в испуге, а он закричал, бросив нам:
Что за чепуху вы несете, Сократ, уже с которых пор! Что вы строите из себя простачков, играя друг с другом в поддавки? Если ты в самом деле хочешь узнать, что такое справедливость, так не задавай вопросов и не кичись опровержениями ты знаешь, что легче спрашивать, чем отвечать, нет, ты сам отвечай и скажи, что ты считаешь справедливым. Да не вздумай мне говорить, что это должное, или что это полезное, или целесообразное, или прибыльное, или пригодное, что бы ты ни говорил, ты мне говори ясно и точно, потому что я и слушать не стану, если ты будешь болтать такой вздор.
Ошеломленный словами Фрасимаха, я взглянул на него с испугом и мне кажется, что, не взгляни я на него прежде, чем он на меня, я бы прямо онемел; теперь же, когда наша беседа привела его в ярость, я взглянул первым, так что оказался в состоянии отвечать ему, и с трепетом сказал:
Фрасимах, не сердись на нас. Если мы я и вот он и погрешили в рассмотрении этих доводов, то, смею тебя уверить, погрешили невольно. Неужели ты думаешь: если бы мы искали золото, мы стали бы друг другу поддаваться, так что это помешало бы нам его найти? Между тем мы разыскиваем справедливость, предмет драгоценнее всякого золота ужели же мы так бессмысленно уступаем друг другу и не прилагаем всяческих стараний, чтобы его отыскать? Ты только подумай, мой друг! Нет, это, по-моему, просто оказалось выше наших сил, так что вам, кому это под силу, гораздо приличнее пожалеть нас, чем сердиться.
Услышав это, Фрасимах усмехнулся весьма сардонически и сказал:
О Геракл! Вот она обычная ирония Сократа! Я уж и здесь всем заранее говорил, что ты не пожелаешь отвечать, прикинешься простачком и станешь делать все что угодно, только бы увернуться от ответа, если кто тебя спросит Послушай же меня, Сократ. Справедливость, утверждаю я, это то, что пригодно и сильнейшему. Ну что ж ты не похвалишь? Или нет у тебя желания?
Сперва я должен понять, что ты говоришь. Пока еще я не знаю. Ты утверждаешь, что пригодное сильнейшему это и есть справедливое. Если Полидамант у нас всех сильнее в борьбе и в кулачном бою и для здоровья его тела пригодна говядина, то будет полезно и вместе с тем справедливо назначить такое же питание и нам, хотя мы и слабее его?
Отвратительно это с твоей стороны, Сократ, придавать моей речи такой гадкий смысл.
Ничуть, благороднейший Фрасимах, но поясни свои слова.
Разве ты не знаешь, что в одних государствах строп тиранический, в других демократический, в третьих аристократический?
Как же не знать?
И что в каждом государстве силу имеет тот, кто у власти?
Конечно.
Устанавливает же законы всякая власть в свою пользу: демократия демократические законы, тирания тиранические, так же и в остальных случаях. Установив законы, объявляют их справедливыми для подвластных это и есть как раз то, что полезно властям, а преступающего их карают как нарушителя законов и справедливости. Так вот я и говорю, почтеннейший Сократ: во всех государствах справедливостью считается одно и то же, а именно то, что пригодно существующей власти. А ведь она сила, вот и выходит, если кто правильно рассуждает, что справедливость везде одно и то же: то, что пригодно для сильнейшего.
Теперь я понял, что ты говоришь. Попытаюсь также понять, верно это или нет. В своем ответе ты назвал пригодное справедливым, хотя мне-то ты запретил отвечать так. У тебя только прибавлено: «для сильнейшего».
Ничтожная, вероятно, прибавка!
Еще неясно, может быть, она и значительна. Но ясно, что надо рассмотреть, прав ли ты. Я тоже согласен, что справедливость есть нечто пригодное. Но ты добавляешь «для сильнейшего», а я этого не знаю, так что это нужно еще подвергнуть рассмотрению.
Рассматривай же.
Я так и сделаю. Скажи-ка мне, не считаешь ли ты справедливым повиноваться властям?
Считаю.
А власти в том или ином государстве непогрешимы или способны и ошибаться?
Разумеется, способны и ошибаться.
Следовательно, принимаясь за установление законов, они одни законы установят правильно, а другие неправильно? Так я по крайней мере думаю. Правильные установления властям на пользу, а неправильные во вред. Или как по-твоему?
Да, так.
Что бы они ни установили, подвластные должны это выполнять, и это-то и будет справедливым?