Они прекрасны, ответила я искренне. Я очень признательна вам, синьор, за то, что вы прислали их мне.
Как хорошо они сохранились! сказала Эми, уткнувшись носиком в мой ароматный веер. А ведь они весь вечер пробыли в жаре этого зала.
Пока мадемуазель их носит, они не погибнут, галантно сказал Челлини. Ее дыхание вот их жизнь.
Браво! воскликнула Эми, хлопая в ладоши. Красиво сказано, не правда ли?
Я промолчала. Никогда не любила комплиментов. Они редко бывают искренними, а ложь не доставляет мне удовольствия, в какой бы красивой обертке ее ни подали. Казалось, синьор Челлини угадал мои мысли он тихо сказал:
Простите, мадемуазель. Вижу, мое замечание вам не понравилось, и все же в нем больше правды, чем вы, возможно, думаете.
Ах, расскажите же! встряла в разговор миссис Эверард. Синьор, я с интересом узнала, что вы обручены! Полагаю, она настоящая красавица?
Горячий румянец залил мне щеки, и я стыдливо и беспокойно закусила губу. Что он ответит? Моей тревоге не суждено было длиться долго. Челлини улыбнулся и словно ничуть не удивился. Он спокойно спросил:
Мадам, кто вам такое сказал?
Как это кто? Ну конечно, она! продолжала подруга, кивнув на меня, несмотря на мои умоляющие взгляды. Она заявила, что вы невероятно преданы избраннице!
Мадемуазель совершенно права, ответил Челлини, одарив их одной из своих редких и милых улыбок. И вы, мадам, тоже правы: моя невеста настоящая красавица.
Я испытала невероятное облегчение. Значит, я не повинна во лжи. И все же загадка никуда не девалась: как я все узнала? Пока я ломала голову, в разговор вступила вторая дама, сопровождавшая Челлини. Она была австрийкой с блестящим положением и манерами.
Вы меня заинтриговали, синьор! сказала она. Ваша прекрасная невеста сегодня здесь?
Нет, мадам. Она в другой стране.
Какая жалость! воскликнула Эми. Я очень хочу ее увидеть. А ты? спросила она, повернувшись ко мне.
Я подняла взгляд и встретилась с темными и ясными глазами художника, внимательно следившими за мной.
Да, произнесла я нерешительно. Я тоже хотела бы с ней встретиться. Надеюсь, в будущем нам представится такая возможность.
В этом нет ни малейшего сомнения, сказал Челлини. А теперь, мадемуазель, не доставите ли удовольствие потанцевать с вами? Или вы обещали другому кавалеру?
Я не была ангажирована и сразу же приняла протянутую художником руку. Два джентльмена поспешили пригласить Эми и ее австрийскую подругу, и на одно короткое мгновение мы с синьором Челлини остались в сравнительно тихом углу бального зала наедине в ожидании, когда зазвучит музыка. Я открыла рот, чтобы наконец задать ему интересующий вопрос, но легким движением руки он остановил меня.
Терпение! сказал он тихо и серьезно. Совсем скоро у вас появится возможность, которую вы так ищете.
В этот момент оркестр разразился сладостными звуками вальса Гунгля, и мы поплыли в его утонченном и плавном ритме. Я намеренно использую слово «поплыли», потому что никаким другим глаголом нельзя описать восхитительные ощущения, испытанные мною. Челлини был превосходным танцором. Мне казалось, наши ноги едва касались пола: так быстро, так легко и свободно мы стремились вперед. Несколько быстрых поворотов и я заметила, что мы приближаемся к распахнутым дверям террасы, момент и вот мы уже прекратили танцевать и спокойно зашагали рядышком по аллее остролистов. Среди темных ветвей мерцали маленькие фонарики, словно красные и зеленые светлячки.
Мы шли молча, пока не достигли самого конца тропы. Перед нами раскинулся сад с широкой зеленой лужайкой, залитой волшебным светом полной луны, что парила в безоблачном небе. Ночь была очень теплая. Несмотря на это, Челлини бережно накинул мне на плечи большой белый шерстяной бурнус, который забрал с кресла, пока мы шли по аллее.
Я не замерзла, сказала я, улыбаясь.
Нет, но, возможно, еще замерзнете. Неразумно идти на бесполезный риск.
Я промолчала. Слабый ветерок шумел в верхушках деревьев прямо над нами, музыка бального зала доносилась до нас лишь слабым далеким эхом, воздух благоухал нежным ароматом роз и мирта, сияние луны смягчало очертания пейзажа, превращая его лишь в призрачный намек на настоящий мир. Неожиданно до нас донеслась длинная и одновременно сладостная жалобная трель, затем чудесный каскад игривых рулад и, наконец, чистая молящая и страстная нота, повторяемая многократно. Это был соловей, он пел так, как могут петь только соловьи юга. Я зачарованно замерла.
задумчиво продекламировал Челлини.
Вы любите Китса? пылко спросила я.
Более, чем любого другого из живших поэтов, ответил он. У него была самая божественная и нежная муза, которая когда-либо соглашалась привязать себя к земле. Однако, мадемуазель, вы хотите знать не о моих вкусах в поэзии. У вас есть ко мне другие вопросы, не так ли?
Секунду я колебалась. Потом высказалась откровенно:
Да, синьор. Что было в вине, которое вы дали мне сегодня утром?
Он встретил мой испытующий взгляд с полной невозмутимостью.
Лекарство. Замечательное и очень простое средство, приготовленное из сока растений, оно совершенно безвредно.
Но зачем? спросила я. Зачем вы мне его дали? Разве правильно брать на себя такую большую ответственность?
Он улыбнулся.
Думаю, да. Если вам нехорошо или вы обижены, значит, я был не прав. Если же ваше здоровье и настроение, напротив, хотя бы немного улучшились, а, насколько я вижу, это именно так, то я заслуживаю вашей благодарности, мадемуазель.
Он посмотрел на меня удовлетворенно и выжидающе. Я была озадачена и даже рассержена и, тем не менее, не могла не признаться себе, что впервые за многие месяцы чувствую себя лучше и бодрее. Я взглянула в мудрое, скрытое тенью лицо художника и сказала почти смиренно:
Благодарю вас, синьор. Только, разумеется, вы расскажете мне о причинах, побудивших вас стать для меня врачом, даже не спросив моего разрешения.
Он рассмеялся, в его глазах светилось дружелюбие.
Мадемуазель, я принадлежу к тем необычно устроенным существам, что не выносят страданий невинных душ. Неважно, будет ли это червь в пыли, бабочка в воздухе, птица, цветок или дитя человеческое. Как только я вас увидел, то сразу понял: состояние здоровья не позволяет вам наслаждаться жизнью, естественной для вашего пола и возраста. Также я понял, что врачи пытались выяснить причины вашего недуга, но явно потерпели неудачу. Врачи, мадемуазель, очень умные и достойные уважения люди, и лишь немногое им не под силу, однако есть то, что недоступно даже их самым глубинным знаниям. Сюда относится и такая удивительная часть человеческого механизма, как нервная система: это сложная и чувствительная сеть тонких нитей, электрических проводов, по которым передаются мысли, импульсы, чувства и эмоции. Если эти нити, или провода, по какой-то даже самой незначительной причине запутались, то для развязывания вредоносного узла или распутывания болезненного клубка знаний простого врача оказывается недостаточно. Лекарства, обычно принимаемые в таких случаях, по большей части инородны человеческой крови и нашей природе, а посему всегда опасны, часто даже смертоносны. Изучая ваше лицо, мадемуазель, я понял: вы страдаете так же остро, как страдал я лет пять назад. Я осмелился опробовать на вас простую растительную эссенцию только для того, чтобы посмотреть, поможет ли она. Пока эксперимент шел успешно, однако
Он умолк, его лицо стало серьезнее и задумчивее.
Однако? с нетерпением переспросила я.
Я хотел сказать, продолжил он, что эффект лишь временный. В течение сорока восьми часов вы снова вернетесь в прежнее состояние уныния, и я, к сожалению, бессилен этому помешать.