Вся следующая неделя проходит в бесконечных собеседованиях, поисках квартиры и консультациях с юристами. Я подсчитала, что выплаченных мне на работе денег хватит примерно на три месяца, учитывая, что мне, конечно же, не удалось скопить никакой суммы на чёрный день, потому что все свои честно заработанные я, как порядочная жена, относила мужу на ипотеку. Но я настроена очень решительно: в конце концов, я отдала свою плоть и душу за эту золотую московскую недвижимость, и не собираюсь просто так с ней расставаться. Тем более, я не останусь без работы: на свой мягкий кусочек бриоши я всегда заработаю.
Я с грустью вспоминаю, что мне пришлось продать мой с бабушкой дом, в котором я прожила с ней всё своё детство. Зельда Гофман совсем немного не дожила до моей свадьбы, и я не могла себе представить, как буду приезжать раз в год в Суздаль в свой бесповоротно дряхлеющий и умирающий без жильцов мир. Я сижу в кафе в ожидании юриста, когда мне приносят мой глинтвейн. За окном эта вечная непроглядная столичная серость, от которой хочется зарыться с головой в одеяло, и аромат пьяной вишни, струящийся от моего стакана, успокаивает и подбадривает меня. Я делаю крошечный глоток: какой сбалансированный и изысканный напиток. Не сладкий, чуть терпкий, со звёздной душой аниса и пряными нотами гвоздики. И что-то ещё, что я не могу точно определить. Мой язык растирает крошечные капельки по нёбу, я прикрываю глаза, пытаясь отыскать в картотеке своих ароматов этот знакомый с детства вкус и запах, как тут слышу над собой голос:
Я вижу, нащупала что-то великолепное? и я открываю глаза. Передо мной стоит бодрый и румяный Юра специалист по семейному и гражданскому праву.
Да, просто изумительный глинтвейн, киваю я ему. Рекомендую.
Мне то же самое, что и ей, пожалуйста! просит Юра подошедшую официантку. Уверен, что сейчас попробую лучший глинтвейн в своей жизни, довольно улыбается он. Если сам мэтр оценил, то оно того точно стоит!
Это не смешно! отмахиваюсь я от его комплиментов. Что там у нас по делу? Мне надо где-то жить, так что давай с тобой всё сделаем как можно скорее!
Тут Юра откидывается на спинку стула, и начинает громко хохотать, пока официантка ставит перед ним стеклянный высокий бокал с тёплой виноградной кровью. И ещё чем-то, опять зависаю я на каком-то смутном детском воспоминании.
Яна, скажи, ты живёшь в какой стране?
К чему всё это? начинаю я нервничать. Я живу в стране с самым лучшим семейным кодексом, разве не так? и делаю ещё один крошечный глоток бордово-сливового вина.
Да к тому, что судебные процессы тянутся годами, объясняет мне Юра, для начала вы должны развестись, если ты, конечно же, не хочешь затянуть этот процесс. Но сразу предупреждаю: надолго не получится, засасывает он через трубочку своё вино и с удивлением смотрит не меня: Действительно, это лучший глинтвейн, что я пробовал!
Да какое там затягивать: тут всё понятно, специально не давать ему развод, чтобы ещё больше трепать себе нервы? Зачем мне всё это?
Отлично, с этим разобрались, чуть ли не урчит от удовольствия Юра. Тогда остались имущественные споры. Надеюсь, ты сохраняла все расписки, чеки и переводы, когда отдавала все свои деньги супругу для погашения ипотеки, мягко и в упор смотрит он на меня как строгий учитель, спрашивающий домашнее задание у второклассницы.
Но я, кажется, не выучила сегодняшний урок, вдруг понимаю я. И это осознание взрывается маленькой ментоловой бомбочкой у меня в мозгу где-то чуть выше переносицы.
Какие расписки? лепечу я непослушным языком.
Юра опять внимательно разглядывает меня, как какой-то любопытный музейный экспонат, и уже медленно и с расстановкой, как не очень одарённой школьнице, объясняет:
Ну вот ты пишешь, что отдала энное количество денег в счёт погашения большей части кредита.
Отдала, полушепчу я.
Отлично, снова приступает к своему вину Юра, словно мы уже выиграли судебный процесс. У тебя остались какие-то документы, подтверждающие, что ты их передавала своему супругу?
Нет, стеклянным голосом отвечаю я.
Ну, это не страшно, мы сможем подтвердить, что во время брака ты продала своё собственное имущество, чтобы погасить кредит, мягко успокаивает он меня, смакуя каждую каплю. У тебя наверняка остался договор купили-продажи с прописанной в нём суммой, так? допивает он своё вино, неприлично громко высасывая остатки через бумажную трубочку.
Там прописана другая цена, смотрю я куда-то себе под ноги. И мне безумно стыдно, словно это я сейчас лишила румяного Юру его собственной квартиры.
Мой приятель с недоумением смотрит на меня, и я понимаю, что в его глазах я совершенно потерянный человек. Просто пыль, а не клиент.
Наследству было меньше трёх лет, и мы договорились с покупателем, что пропишем меньшую сумму в договоре, чтобы мне платить меньшую сумму налога, сознаюсь я в страшном преступлении против всего человечества, совершенном около трёх лет назад. Сейчас сюда ворвётся спецназ и уведёт меня в наручниках. Туда, где место таким беспросветным наивным дурам.
Юра задумчиво смотрит в огромное окно, словно жалея, что вообще связался со мной, а потом поворачивается ко мне своим круглым и румяным, как оладушек, лицом, и подбадривает меня:
Ничего страшного, мы всё равно сможем взыскать с твоего мужа какую-то сумму. Которую сможем подтвердить и доказать. Рано или поздно! Не переживай, ты попала в руки к отличному специалисту!
Хорошо, когда? осторожно, чтобы не спугнуть его уверенность, спрашиваю я.
Года три, не больше! с победоносным видом заявляет Юра, словно речь идёт об одном или двух месяцах. Так что всё у тебя будет просто отлично!
Листья вишни, вдруг вспоминаю я.
Что? переспрашивает меня Юра, подзывая официанта.
Скажите, вы добавляете в глинтвейн листья вишни? переспрашиваю я подошедшую к нам девушку.
Как вы догадались? удивлённо восклицает она. Это секрет нашего шеф-повара: он добавляет в напитки чай из вишнёвых листьев!
А я вспоминаю свои зелёные от травяного сока руки, когда мы вдвоём с бабушкой поздней весной перетирали листья между пальцев, скручивая их в жгутики, навсегда запечатывая в капсулы их пьяную вишнёвую душу
Вот, просто роскошный вариант, приглашает меня в квартиру риелтор.
Я переступаю через порог, и словно проваливаюсь в иную эпоху: интересно, здесь вообще кто-нибудь жил в последние тридцать лет?
В нашем случае и с нашими возможностями выбирать не приходится, пытается оправдываться Света, но это место не нуждается в рекламе. Оно пахнет травами: душицей, зверобоем, как в прохладных летних сенях. А старый деревянный пол скрипит под ногами, как в детстве скрипели доски в бабушкином доме. Толстый слой пыли покрывает древнюю мебель: где-то подточенную молью, где-то протёртую поколениями людей, живших за сто лет до этого, а хрустальные абажуры мерцают тусклым стеклом сквозь сетку паутины.
Хозяева за границей, квартиру всё никак не поделят наследники, одним словом, такая прекрасная недвижимость и застряла в чистилище, объясняет мне риелтор, с явным филологическим образованием. Никакого ремонта, бабушкин вариант, сами понимаете, заключает она, давая понять, что это, собственно, единственно доступное мне съёмное жильё. Для безработной разведённой девушки. Никаких модных лофтов и бизнес-высоток с дизайнерским ремонтом.
Я беру, поворачиваюсь я к ней. И чувствую, что я снова дома.
Переезд, снова очередные собеседования: мне совсем некогда думать о Лёше, хотя иногда я вспоминаю запах его леденцово-анисовой кожи, въевшийся в мою душу, и когда я мельком вижу на улицах мужчин, привлекательных, но даже и близко не таких красивых, как мой бывший муж, мне хочется зарыться в сухую листву и плакать, плакать, плакать до бесконечности, пока я не смогу выплакать всю эту боль из себя до последней капли. Я не знаю, когда эта раздирающая меня на кровавые кусочки грусть наконец-то уйдёт, но я наконец-то привожу в порядок старую квартиру, где теперь всё блестит начищенным навощенным паркетом, пахнет полиролью и смородиновыми листьями. Здесь ещё осталась старая газовая плита, а на кухне вместо современных удобных гарнитуров стоит настоящий деревянный буфет, словно попавший сюда из исторического музея. Я даже нашла в нём настоящее чешское стекло: рубиновые узорчатые рюмки, тарелки и супницу с голубыми гусями и сервиз с фруктовыми узорами. Я отмываю посуду в тёплой мыльной воде, и яркий рисунок проявляется на ней, как негатив: наверное, давным-давно, гордый отец семейства принёс эти тарелки, доставшиеся ему по распределению на работе, в свой дом. Или, ещё лучше: этот сервиз хранился и передавался из поколения в поколение от дореволюционной прапрабабушки.