Павел отметил, что в этот раз, всё изменилось. Их вагон приспособили к перевозке людей значительно лучше, чем две недели назад. За прошедшие дни, путейцы сделали удивительно много.
Полы были очищены от коровьих лепешек и тщательно подметены. В обоих концах помещения обнаружились нары в три яруса, сколоченные из хороших гладких досок. Лежанки представляли собой широкие плоскости. Они простирались от стены до стены и занимали всё свободное место.
В каждой «теплушке» разместилось по четыре десятка бойцов или по восемь грузовых лошадей. Но попадались и такие вагоны, где третью часть занимали полати, устроенные для коноводов, а напротив них размещались, обычные стойла с четырьмя животинками.
Поэтому возчикам весьма «повезло». Они оказались не в переполненном людском общежитии, а в хлеву на колёсах. В дополнение к радости такого соседства, скотину нужно было кормить и поить, а главное, выгребать за ней кучи навоза.
В каждой «теплушке» имелось два входа. Они находились в средней части вагона и открывались на разные стороны железнодорожных путей. Между ними имелась свободная площадь величиной три на два метра. Здесь стояли двадцатилитровая армейская фляга с питьевою водой и переносная чугунная печь высотою не более метра.
Насколько знал Павел, эти времянки звали «буржуйками». Странное слово к ним прицепилось в ходе Гражданской войны. Почему так случилось, никто толком не знал. То ли, их так назвали за то, что в те далёкие годы их удавалось купить лишь богатым буржуям, то ли ещё по какой-то причине. Как бы то ни было, прозвище совсем не забылось и бытовало в народе до настоящих времён.
Жестяная труба торчала из цилиндрической топки, похожей на обрезок трубы шириной в один локоть. Она проходила сквозь деревянную крышу и выводила наружу дым от пылающих дров.
Кроме важного в быту агрегата, на свободном пространстве стояло ведро с круглой крышкой. Этот нужный для жизни предмет все презирали, но постоянно им пользовались.
А куда было деваться? Поезд летел, словно птица, и продвигался вперёд по многу часов. Он редко тормозил на вокзалах, да и то лишь на пару минут. Так что, бойцам было некогда, искать придорожный сортир. Дежурные едва успевали выйти наружу и вылить на рельсы содержимое простого устройства.
Сначала, было весьма неприятно справлять нужду на виду у десятков людей, но все быстро привыкли к таким неудобствам. Кто-то вдруг вспомнил, как зовут эту штуку «на зоне», и стали кликать её ласковым словом «параша».
Для освещенья вагона имелся обычный фонарь керосиновая «летучая мышь». Она висела на потолке в центре прохода. Свежий воздух поступал через четыре узких, невысоких окошка, закрытых частой решёткой снаружи. Они находились в углах помещения и размещались под крышей.
Когда-то давно, в рамах имелись парные стёкла. Потом они благополучно разбились, и от них не осталось даже мелких осколков. Хорошо, что стояла жара. Внутрь влетал ветерок, насыщенный запахом позднего лета.
После принятия военной присяги, граждане стали считаться служивым сословием, и отношение к ним слегка изменилось. За ними теперь не следили, словно в обычной тюрьме. Энкавэдэшники куда-то исчезли, а роль внешней охраны принялись выполнять офицеры полка.
По словам пожилых мужиков, порядки в РККА были значительно мягче, чем те, которые бытовали «на зоне». Поэтому, широкие двери не запирались снаружи, и их открывали в любое удобное время, даже на полном ходу. На всякий пожарный случай, путейцы предусмотрели здесь ограждение съёмного типа. Прочный брусок крепился в метре от пола, пересекал широкий проём и не давал выпасть людям во время езды. Особенно на крутых поворотах.
Благодаря подобной заботе, можно было, опереться локтями на эти перила, высунуть голову из душной «теплушки» и подышать свежим воздухом. Чем новобранцы и занимались от нечего делать.
В неплохую погоду они часто торчали возле открытых дверей. Бойцы смотрели на местность и станции, пролетавшие мимо. Они балагурили и махали руками девицам, стоящим на железнодорожных перронах. Жаль, что гражданки в ответ только хмурились, но никогда не отвечали на крики. Скорее всего, не хотели вступать в разговор.
В «теплушке», где ехал Павел и миномётчики его отделения, собрались сплошь деревенские люди. Они от рождения не выбирались из родного района и не представляли себе, куда же теперь едёт эшелон?
Несколько стариков-пехотинцев были не в счёт. Они уходили на фронт очень давно и всё порядком забыли. Оставалось следить за мелькавшими мимо вокзалами и уповать только на то, что встретиться имя знакомого города.
Спустя один день, Павел увидел надпись «Саратов», потом «Сталинград» и понял, что мчится на юг. Наконец, поезд свернул прямо на запад и миновал город Калач-на-Дону. Он проскочил по мосту через реку с названием Дон и двинулся дальше.
18 августа. Прошло двое суток после отправки на фронт. Поезд резко замедлил свой ход и замер возле небольшого лесочка. Стояло тихое раннее утро, но поспать в этот день всё же не вышло.
Послышался крик: «Покинуть вагоны!»
Бойцы вскочили с полатей и спешно оделись за сорок секунд, положенные строгим уставом. Они схватили оружие, личные вещи с мешками и выпрыгнули из надоевших «теплушек». Поправляя армейскую форму, сильно помятую за время поездки, они встали в линейку вдоль железной дороги.
Младшие командиры проверили, все ли на месте, и занял место во главе отделений. Лейтенанты приняли доклады сержантов и приказали своим подчинённым, стоявшим на вытяжку: «Начать разгрузку состава!»
Через час, всё имущество, принадлежащее воинской части, было успешно извлечено из эшелона и распределено между бойцами.
Прозвучала другая команда: «Построиться в походный порядок!
Минуту спустя, взводы и роты стрелков встали в большие колонны, и раздался приказ: «Шагом марш!»
Все тронулись с места, и пошли за начальством. Полк удалился от насыпи на два или три километра и остановился перед невысоким пригорком. На нём росла старая сосновая роща.
Офицеры разместили всех служащих в виде литеры «П». Причём, развернули их так, что подошва холма оказалась между длинными ножками буквы. Поэтому все красноармейцы могли видеть и слышать своё руководство.
На скромный бугор зашёл полковой командир. Он встал меж могучих стволов, покрытых коричнево-красной корой, и произнёс короткую «звонкую» речь. Кроме фраз о верности Родине и товарищу Сталину Павел Смолин услышал, кое-что интересное.
Оказалось, что их военная часть находилась чуть западнее городка Калач-на-Дону. Они должны остановить проклятых врагов и не дать им форсировать Дон. Иначе, фашисты прорвутся на оперативный простор и продолжат движение к Волге.
Пока офицер говорил, стало так тихо, что не было слышно даже лёгкого шелеста хвои и листьев кустов. Откуда-то вдруг налетел порывистый ветер. Деревья, под которыми стояли начальники, разом все вздрогнули и зашумели высоким кронами.
Раздался оглушительный треск. Сверху сорвался сухой длинный сук и устремился к земле. Он промелькнул серой молнией, упал на полковника и, словно копьё, пронзил его широкую грудь.
Из ужасающей раны брызнули струи дымящейся крови. Командир громко вскрикнул и захрипел. Он схватился руками за ветку, торчащую из поджарого тела, рухнул на плотный песок и мгновенно затих.
Полк пехотинцев застыл в немом изумлении. По неподвижным рядам пронёсся взволнованный вздох. Он одновременно вылетел из трёх с лишним тысяч бойцов. Следом послышался тихий ропот толпы. В нём отчётливо слышался страх, охвативший солдат.