Эвгенидес, услышал он сквозь муки ее холодный голос, вышла ли я за рамки обычаев? Оскорбила ли богов?
И кто-то его голосом прошептал:
Нет, ваше величество.
Прижгите рану, коротко велела королева. Позовите лекаря, пусть осмотрит. Чтобы не было заражения.
Железо для прижигания было уже готово, и она осталась посмотреть, закричит ли он. Вор снова дернулся в ременных путах, но не издал ни звука, лишь резко вдохнул и уже не выдохнул. Губы посинели, и он потерял сознание. Голова упала на грудь, темные волосы закрыли лицо. Она склонилась проверить, дышит ли он, потом снова велела лекарю осмотреть рану и ушла.
Поднимаясь по узкой лестнице в верхние этажи дворца, она отринула смутную тревогу и сосредоточилась на других делах. Куда временно переместить двор? Хорошо бы куда-нибудь подальше от моря. Пора бы посмотреть, чем там заняты бароны. Надо отдать приказ паковать вещи.
* * *
Три дня спустя она подошла к дверям камеры вора. Издалека услышала его стоны. Постояла, прислушиваясь к хриплому дыханию, пока глаза привыкали к темноте.
Он лежал на боку в углу камеры, прижимая к груди искалеченную руку и поджав колени. В сыром тюремном холоде обливался потом и не шелохнулся, пока Аттолия не ткнула его ногой в изящной туфельке. Открыл глаза и посмотрел на нее безо всякого выражения. Лампа, которую кто-то держал позади нее, осветила его лицо, и она разглядела шрам на щеке. Кожа была такая бледная, что шрам казался темным.
Глаза были ясными, и она заглянула в них, рассчитывая увидеть ненависть, с которой часто сталкивалась в тюрьме, однако в глазах Эвгенидеса стояли лишь лихорадка, боль да какое-то чувство, которому она не смогла подобрать названия.
Умоляю, прошептал он голосом тихим, но ясным. Не надо больше меня мучить.
Аттолия отпрянула. Однажды в детстве она в сердцах швырнула туфельку и сбила с пьедестала амфору с маслом. Амфора была ее любимая. Она разбилась, и аромат масла для волос витал в воздухе несколько дней. Она до сих пор помнила этот запах, хотя и не понимала, почему вонючая камера могла воскресить в памяти воспоминания о нем.
Она снова склонилась над Эвгенидесом, чтобы убедиться, достигло ли цели наказание.
Эвгенидес, сказала она. Что ты можешь украсть теперь? Одной рукой?
Ничего, безнадежно ответил он.
Аттолия кивнула. Пусть Эддис хорошенько подумает, прежде чем засылать к ней своего любимца. Внезапно королева поняла, что он очень молод. До сих пор она не задумывалась о его возрасте и сейчас напомнила себе, что это не имеет значения. Важна только угроза, исходящая от него. И все-таки, глядя на скорчившееся тело, она немного удивилась, что Эддис отправила на опасное дело почти мальчика. Впрочем, и сама Эддис не намного старше, подумала королева. Она, Аттолия, по возрасту не сильно опережает Эддис, однако занимает престол гораздо дольше и имеет больше опыта. Королева обернулась к тюремщику.
Я просила лекаря осмотреть его.
Он и осмотрел, ваше величество.
Укусы на ноге воспалились. Она указала пальцем на опухшую покрасневшую кожу, видневшуюся сквозь дыры в одежде.
Тюремщик внезапно насторожился:
Он проверил ожоги, как вы и приказали, ваше величество.
Только ожоги?
Вероятно, ваше величество. Таков был ваш приказ, ваше величество.
Аттолия раздраженно вздохнула. Чувство знакомое и, по правде сказать, в чем-то даже приятное.
Если я не хотела, чтобы он умирал от одного заражения, то разве могла желать ему смерти от другого?
Простите, ваше величество. Мне очень жаль.
Пожалеешь еще сильнее. И обернулась к капитану личной гвардии: Доставить его в Эддис, пока живой.
Она вышла из камеры и по бесчисленным дворцовым лестницам направилась в личные покои. Через гостиную прошла в спальню, отослала бесчисленных служанок, села в кресло и долго смотрела, как над морем угасают последние лучи заката. Выкинула из головы мысли о воре, лежавшем на полу холодной камеры, но никак не могла отделаться от воспоминаний о своей любимой амфоре, разбитой, и о расплескавшемся масле.
Глава Четвертая
Королева Эддиса вышла во двор встречать своего вора. Рядом с ней стояли те из придворных, кого она не смогла никуда отослать. Ей вспомнилось, как однажды Эвгенидес поинтересовался, почему события с ее участием обычно превращаются в цирк и почему ему отводится роль танцующего медведя. Наконец показался паланкин, больше похожий на клетку, хотя окна были закрыты занавесками, а не решетками.
Несли паланкин эддисские солдаты. Они приняли его от аттолийцев у подножия горы и осторожно подняли по извилистой дороге, петлявшей вдоль старого русла реки Арактус. Аттолийцы шагали рядом, замыкали шествие эддисский посланник и его свита. Встретившись глазами с королевой, он еле заметно покачал головой, предупреждая: готовьтесь к худшему. Он уже передал ей донесение о том, что́ происходило в Аттолии.
Получив с гонцом вести от посланника, Эддис велела всем выйти и в одиночестве долго сидела на троне. Когда свет в потолочных окнах сменился сумерками, пришел слуга со свечами для ламп, но Эддис отослала его. В тот вечер парадного обеда не было. Придворные поужинали в своих покоях, и наконец самая пожилая из служанок пришла уговорить королеву лечь в постель.
Сидя здесь, в темноте, ты ничего не сможешь сделать, дорогая моя. Ложись спать, уговаривала Ксанта.
Я могу думать, Ксанта. И мне надо подумать еще немного. Скоро я поднимусь к себе, честное слово.
Ксанта удалилась в королевские покои и стала терпеливо ждать. Так прошла ночь.
Утром королева переговорила наедине со своими министрами и настроилась на долгое ожидание. Она понимала, что Аттолия отправит Эвгенидеса домой, только когда закончит с ним, и ни минутой раньше.
Паланкин был красивый. В нем, вероятно, носили кого-нибудь из аттолийской знати по узким улочкам старых городов. Раздвижные двери запирались снаружи, чтобы сохранить внутреннее убранство и ткани, когда паланкин простаивает. А еще они позволяли держать вора под замком, пока его не доставят в Эддис. Эта предосторожность была излишней, но аттолийские гвардейцы, посланные с паланкином, получили приказ торопиться и не рисковать.
Они передали свою ношу эддисийцам и проследовали с ними в горы, чтобы убедиться, что пленник доставлен по адресу. Как только паланкин опустили на землю, старший аттолийский офицер вышел вперед и отдернул занавеску, прикрывавшую окно.
Дайте ему руку, а то не сможет выйти, сказал он, и остальные аттолийцы подавили смешки. Офицер схватил Эвгенидеса за шиворот, стащил бесчувственное тело с подушек и швырнул на прогретые солнцем камни двора.
Наша королева велела передать: вот так мы в Аттолии поступаем с ворами. И она ждет возвращения воды в Арактус, заявил аттолиец, но под бесстрастным взглядом королевы его дерзкая ухмылка потускнела. Издалека ей не было видно, жив ее вор или мертв, и, похоже, ее это не интересовало. У аттолийца волосы встали дыбом, и он потер затылок, начиная понимать, что его послали с этим поручением просто потому, что гвардейскому капитану было безразлично, сохранит он голову на плечах или нет.
Гален, позвала королева, но дворцовый лекарь со своими помощниками уже спешил к несчастному.
Еще жив, сказал Гален, проверив, бьется ли сердце. Хотел поднять юношу, но военный министр похлопал его по плечу, сам взял сына на руки и отнес во дворец. Толпа разделилась надвое, пропуская его; случайные зрители, бросив короткий взгляд на лицо Эвгенидеса, тотчас же поднимали глаза на аттолийцев.
Аттолийцы сбились в кучку, переминаясь с ноги на ногу. Эддис позвала дворецкого.